Живые люди - Анна Сергеевна Родионова

на уголок кровати. Всегда стеснялась в больницах сидеть на кроватях. А больше не на чем. Сидела, смотрела на свою кровиночку и не видела, что она уже не царица Тамара, а одинокая бездетная старуха.

Вошла нянечка и, как все больничные няньки, мерзким бодрым голосом заорала:

– Обед, девочки, хватит дрыхнуть! – И рванула Тамарино одеяло на себя. – Нечего валяться. Вас много, я – одна. Кружку в руку и в очередь за супом.

Тамара открыла глаза и прочитала в глазах матери приговор: Вахтанга больше нет. Закрыла сразу. Зинаида Исааковна поспешила на пункт, где сидела старшая медсестра – латышка. С виду суровая. И, как всегда, заговорив по-латышски, Зинаида добилась всего – успокоительного для дочери, валокордин для себя. И это все в ответ на величайшее сочувствие, которое излучала эта столетняя женщина на всех окружающих ее людей.

Грузинская родня негодовала, – как можно не прилететь на похороны мужа! А Тамара была нетранспортабельная. И, как выяснилось, у нее еще и паспорт был просрочен. Все эти житейские проблемы всегда легко решал Вахтанг: два-три звонка, пара шуток плюс бутылка хорошего вина – и дело решено.

По просьбе Тамары в Тбилиси полетела ее подруга со своей дочерью – попросить у Вахтанга прощения за свою невезучую подругу, а заодно узнать детали оформления наследства. Этот вопрос оказался очень запутанным. Наличие трех гражданств и паспортов делало Тамару сомнительной дамой. Ушлые родственники под это подкопались, и получили отличную просторную квартиру на Руставели в самом центре. Заодно прибрали к рукам и денежные вклады.

А Тамара все лежала с подвешенной ногой и в полной прострации. Мелкие железки вынули, а ходить она все равно не могла. Характер портился с каждым днем. Она целиком и полностью зависела от матери.

Зинаида Исааковна занималась дочерью день и ночь, забыв о себе настолько, что, когда наступил ее очередной день рождения и Марьиванна принесла ей букет осенних астр, она никак не могла вспомнить, сколько ей лет.

Гостья немного посидела за столом, выпила чаю. У нее заболела голова от бесконечного нытья и капризов Тамары, в то время как неутомимая Зинаида Исааковна вела себя совершенно спокойно, как вышколенная сиделка: подавала судно, приносила лекарство, ставила градусник, делала уколы.

– Зинаида Исааковна, когда вы научилась делать уколы?

– Ой, моя дорогая, жизнь всему научит.

Тамара скандально требовала немедленно включить телевизор.

– Сейчас, моя дорогая. Куда это я пульт затеряла? Наверное, на кухне.

Зинаида Исааковна заспешила на кухню.

– И не стыдно, – с большевистской прямотой спросила Тамару Марьиванна, – мать не девочка, чего ты ее гоняешь. Знаешь, сколько ей лет? Совесть надо иметь. Стыд и позор. Ты должна за ней ходить, а не наоборот.

– Мама, мама, – завопила Тамара, – мама!

Сияющая Зинаида Исааковна появилась с пультом:

– Сейчас, моя дорогая, какой тебе канал?

– Мама, убери отсюда эту женщину.

– Ты о ком, моя дорогая?

Марьиванна поднялась и стала собираться.

– А вы куда? Уже уходите? А я думала, мы еще анекдоты почитаем. Я нашла новые у Федора Федоровича.

– Мне пора. Еще в магазин надо.

– Хорошо, что напомнили. У нас хлеба нет. Я с вами. Томочка, я ненадолго, не скучай, моя дорогая.

На секунду задумалась, какую шляпку надеть – еще летнюю или уже осеннюю. Погода была неприятная, моросило. Натянула запасной вариант – беретик. Чтобы он не потерял форму, она его держала на суповой тарелке.

Ни в какой магазин они не пошли, а сразу, не сговариваясь, двинулись в парикмахерскую.

– Бабуля, – хамски сказала молодая русская парикмахерша Зинаиде Исааковне, – вас под мальчика?

Марьиванна собралась немедленно отхамить. Но Зинаида Исааковна поманила пальцем утомленную хамку и тихо ей что-то сказала.

– Да ну? – сказала та и хмыкнула: – Ну ваще, иди ты… Охереть. В первый раз, ну ты даешь. Да прям… ну ты сказанула.

И занялась головой клиентки, время от времени прыская от подступающего хохота прямо ей в макушку.

Марьиванну обслужила другая парикмахерша, суровая латышка, она сразу ей сделала большевистский полубокс, на большее у Марьиванны не было денег. Быстро остригла, быстро чем-то вонючим обдала из пульверизатора и послала платить.

По традиции не оставляя (еще чего) ни копейки чаевых, Марьиванна присела на диванчик наблюдать за преображением подруги. Русская хамка оказалась талантливой. Из трех седых прядок своей клиентки она сделала французскую конфетку. После чего Марьиванна покосилась в зеркало на свой полубокс, и вера в коммунизм погасла. Шла перестройка.

Тамара стала невыносима. Она все время жаловалась на жизнь. Мать выслушивала ее вполуха, соображая, что приготовить на обед, и поддакивала: «Да, ужас-ужас…»

Зинаида Исааковна каждый день совершала маленькие подвиги, например, вымыть окна – это подвиг, сварить суп из ничего – ну это привычный подвиг, починить телевизор – это могучий подвиг.

Марьиванна перестала к ним заходить, она не переваривала Тамару.

Когда Тамаре стукнуло восемьдесят, с самого утра она начала с изысканным садизмом изводить мать. Яйцо было сварено в неправильный мешочек, а хлеб подсушен чересчур, и совершенно несъедобная овсянка.

– Да, моя дорогая, ты права, – со всем соглашалась мать, надевая весеннюю шляпку, – она шла в магазин.

Солнце на улице было ослепительным – Зинаида Исааковна даже сняла шляпку: жарко.

Села на трамвай и поехала в центр, у нее был план купить дочке подарок. Накопила немного латов.

Зашла в «Детский мир» с ощущением ностальгии. Сколько же лет она не бывала в таких магазинах?! Смотрела на новые электронные игрушки с чувством неузнавания – что это? Как в это играть? Пульты, батарейки, схемы.

– Женщина, вам помочь? – спросила ее продавщица без всякого желания помочь.

– Да, мне нужно что-нибудь из довоенного времени.

Продавщица озадачилась.

– Девочка? Мальчик?

– Девочка, – чуть стесняясь, призналась Зинаида Исааковна.

– Посуду? Мебельный набор? «Все для кухни»? «Я – парикмахер»?

Это было слишком скучно – играть в то, с чем и так играешь каждый день.

– Может, куклу? – предложила продавщица, оглядывая полки с арбалетами, пистолетами и бронежилетами.

– Да, – просияла покупательница, – чтобы глаза закрывались.

Из магазина она вышла с большой потерей денег – примерно на полгода пенсии, но абсолютно счастливая, прижимая к себе увесистую коробку с куклой.

Торжественно вручила дочери.

– Ты охренела, сколько ты денег в это вбухала?

– Да, немного затянем поясок, – весело согласилась мать.

– А на фиг мне это нужно? Ты думаешь, мне восемь лет? А мне восемьдесят.

Тамара кипела, как электрический чайник со сломанным механизмом, не могла остановиться. С каждым словом распалялась круче и круче. И, осатанев от непротивления матери, размахнулась и разбила фарфоровую голову игрушки об угол кровати.

Наступила тишина. Тамара очнулась от истерики и успокоилась. Мать смотрела на обезображенную куклу и молчала. Она устала.

Дальше начался ад. Тамара мстила матери за то, что та ее родила. Категорически отказалась вставать, не принимала еду. Когда, проглотив снотворное, она наконец засыпала, Зинаида Исааковна доставала сломанную игрушку и по крошечному осколку приклеивала клеем «Момент» то кусочек щечки, то мочку правого ушка, то подрисовывала бровку тушью для ресниц.