📚 Hub Books: Онлайн-чтение книгИсторическая прозаРука Москвы. Разведка от расцвета до развала - Леонид Шебаршин

Рука Москвы. Разведка от расцвета до развала - Леонид Шебаршин

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+
1 ... 48 49 50 51 52 53 54 55 56 ... 83
Перейти на страницу:

Против оставления советников в Джелалабаде категорически возражало руководство Генштаба ВС СССР. Основания для сомнений были — изолированная группа советских людей могла стать объектом нападения мятежников. Но почему-то никто из сомневающихся не произносил сакраментальной фразы, которую произносят в подобной ситуации: война есть война. Вслух многие вещи не назывались, все выглядело в высшей мере благопристойно и логично, но где-то в случайных словах, в интонации, в брошенных мимоходом замечаниях проглядывало и другое — страх перед противником и глубокое недоверие к союзнику, которого обучали, наставляли и которым руководили долгие годы. Джелалабадская группа, формировавшаяся в Кабуле, вылетала к месту назначения с ясной, хотя, видимо, и не на бумаге выраженной установкой — не задерживаться. Группа и не задержалась — из-за технической неисправности аэродром лишился электричества, затем поблизости (в двухстах — двухстах пятидесяти метрах) от «саркофага» упала мина — «противник готовится к штурму!». Нет, не простой была ситуация. Важно было показать, что мы остаемся с защитниками Джелалабада, не бросаем их на произвол судьбы. Нужен был символ нашей стойкости. На деле вышло нечто другое. Если взглянуть на события последнего периода несколько шире, то нельзя не видеть, что эти два чувства — страх перед противником и недоверие к союзнику — постоянно превращались в решающие факторы нашего поведения.

Страх перед противником понятен — он знает местные условия, он прячется в расщелине и за дувалом, он невидим, он у себя дома. Противник наносит удар и исчезает, оставляя после себя сожженные машины и трупы наших ребят. Противник— бородатый малограмотный мужик— лишил нас превосходства в воздухе, он вьется вокруг, как смертельно ядовитая муха. Тяжелая дубина современного оружия, налеты авиации, бомбящей с высоты семи-восьми тысяч метров, тревожат врага, но не уничтожают его. («Дайте нам противника!» взывают военачальники. Им чудится такая война, в которой можно выбирать противника, выбирать тактику, которую должен противник использовать. Кажется, они мечтают о противнике времен Великой Отечественной, разумеется, при условии, что у нас-то остается и нынешнее оружие, и господство в воздухе, а враг будет идти теми же порядками, которыми он дошел до Москвы в 1941 году. Не готовились ли мы и в 1939—1941 годах встретиться с противником образца гражданской войны? Зловещие совпадения.)

А чем же вызвано недоверие к союзнику? Как случилось, что две тысячи советников — полковников и генералов — не сумели создать в составе афганской армии ни одного полностью боеспособного и надежного подразделения? Как случилось, что тактика действий афганской армии основывается не на современных реалиях, а на безнадежно устаревшем опыте войны на российских просторах? Как случилось, что структура афганских вооруженных сил создана точно по нашему образцу и практика девятилетней войны не привела ни к каким изменениям в этой структуре?

Мы чему-то учили афганцев, сомнений нет. Но главным образом мы ими распоряжались и командовали, «пристегивали» к своим операциям, навязывали свои решения, громко при этом крича о слабой боеспособности союзника и ища корень зла в политике. Можно ли было посоветовать построить хорошие казармы для войск и помочь в этом? Регулярно кормить солдат и выплачивать им жалованье? Проявлять заботу о их семьях? Не бить солдат? Нет, всему мешала, так выходило у нас, халькистско-парчамистская рознь, порочная линия высшего афганского руководства, которое, надо сказать в его защиту, к военным делам до последнего времени не подпускалось.

Мы не помогали и советовали, а командовали, переносили свои порядки, обращение на «ты», стучание кулаком по столу, матерную брань — в интернациональную сферу, пытались обтесывать афганцев на манер собственных рекрутов. В итоге мы получили ненадежного и небоеспособного союзника. Странная сложилась ситуация — афганец на той стороне воюет умело и мужественно, афганец на нашей стороне — труслив и неловок. Есть у нас для этого объяснение — власть непопулярна, ее народ не поддерживает. Весомо! Но у противника воюет не народ, а профессионалы, наемники, обученные иностранными инструкторами, оплаченные иностранными деньгами, базирующиеся на чужой территории. Где наши профессионалы и наемники? Их нет, поскольку их нет в нашей отечественной военной практике — солдат должен получать ничтожное жалованье, перебиваться, где может, на подножном корму и воевать за идею, но не за деньги. Афганскую ситуацию объяснили на свой манер: «Надо признать, что мы потерпели политическое и военное поражение». Именно в таком порядке, дабы было ясно, что военное поражение проистекло из политического.

Вернемся в Джелалабад. Мы едем к передовым постам оперативных батальонов МГБ и по дороге делаем небольшой крюк, чтобы взглянуть на «саркофаг». Здесь, как говорилось выше, в течение суток держала оборону группа наших советников.

Сооружение впечатляющее, и сравнить его не с чем. В сотне метров от взлетной полосы стоит глыба, сложенная из крупных бетонных блоков метра по полтора в диаметре (не буду пытаться давать точные размеры, так как боюсь ошибиться). Этими блоками со всех четырех сторон и сверху прикрыт стандартный жилой модуль, которым пользуется советская и афганская армия. Видимо, над нашей крышей положены специальные перекрытия, так как веса даже одного блока она бы не выдержала. Сооружение не имеет окон, у выхода блоки выложены изгибом, чтобы пуля или осколок не могли прямо залететь в помещение. Бетонные блоки выглядят угрюмо, тяжеловесно и устрашающе. Жилое помещение обнесено монументальной стеной: огромные металлические сетки, заполненные валунами, поставлены в два ряда.

Вокруг стены минное поле: подвешены на туго натянутых проволочках осколочные гранаты, мины заложены в землю. Все продумано. Это сооружение предназначено для смертного последнего боя, и военные инженеры потрудились хорошо. Стоять оно должно вечно и, видимо, будет оставлено афганцами как монумент нынешней войне. У входа в «саркофаг» кто-то высыпал несколько десятков нестреляных автоматных патронов.

На военных «уазиках» преодолеваем несколько километров разбитой, размытой дождями, узкой грунтовой дороги и к закату попадаем на пост опербатальона. Плоский холм, за ним — ничья земля, где-то дальше противник. Розовеют на горизонте вершины гор, зеленая травка покрывает волнистую равнину. Тихо, жарко, несмотря на приближение ночи. Министр Якуби вручает отличившимся солдатам медали, спрашивает о житье-бытье. Солдаты держатся бодро, не запутаны, но начальство есть начальство — ответы стандартны: «все в порядке», «жалоб нет» и т. п. Примечательно, что ни здесь, ни на аэродроме, ни в штабе корпуса нет никаких признаков нервозности, тревоги, неуверенности. Природная апатия и мусульманский фатализм? Фатализм в той или иной степени присущ каждому человеку независимо от того, к какой культуре он принадлежит. Вера в неотвратимость судьбы отнюдь не означает пассивного ожидания гибели. Судьбой может быть и победа, и бой, и напряженная работа, и бегство. Пожалуй, фатализма здесь нет. Есть привычная обстановка, есть известный противник — жизнь идет своим обычным чередом. Возможно, когда-то появится настроение обреченности, а может быть— победного подъема. Сейчас повседневная обыденная жизнь.

Возвращаемся в город затемно, потные и пропыленные. Но все-таки заезжаем на могилу пуштунского героя Абдул Гафар-хана. Это историческая, легендарная личность, соратник Махатмы Ганди, в свое время, до того как междоусобицы навеки разделили индусов и мусульман, носивший почетное прозвище «приграничного Ганди», поскольку район, где он вырос в крупного деятеля, издавна именовался и именуется до сих пор Сархад — «граница», «приграничье». Абдул Гафар боролся против англичан, затем противился разделу Индии, добивался создания независимого Пуштунистана. Это был тип романтического революционера, народного вождя, выдающегося трибуна, но никудышного организатора, окруженного сомнительными личностями, лишенного чувства реальности, путающегося в сетях хитроумных интриг своих противников. Гафар-хан и деятели его толка без сопротивления шли в тюрьмы, когда властям казалось, что они опасны на свободе, и столь же легко оказывались на свободе, когда уже не могли принести вреда. Они призывали людей к ненасилию, когда нужно было браться за оружие, и намекали на возможность вооруженной борьбы, когда накал страстей шел на спад. Путь Махатмы Ганди к забвению был прерван пулей убийцы. Абдул Гафар прошел этот путь до самого конца, прожив почти сто лет и скончавшись в Дели летом этого года. Его кончина заставила вспомнить полузабытое имя — сотни тысяч афганских и пакистанских пуштунов пришли проститься с ним в его родной город, где в соответствии с его волей он был похоронен. Похороны, на которых присутствовал президент Наджибулла, прошли без инцидентов, хотя поодаль от основной процессии и взлетел на воздух автобус, начиненный взрывчаткой.

1 ... 48 49 50 51 52 53 54 55 56 ... 83
Перейти на страницу:

Комментарии

Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!

Никто еще не прокомментировал. Хотите быть первым, кто выскажется?