Накануне Господина. Сотрясая рамки - Славой Жижек

«Радикалы на самом деле всегда говорят одно и то же. Они не меняются – меняется все вокруг. Их обвиняют в самых абсурдных преступлениях, в эгоизме и в одержимости жаждой власти, в безразличии к судьбе их собственного дела, в фанатизме, банальности, недостатке юмора, в буффонаде и непочтительности. Но их голос звучит уверенно. Отсюда большая практическая сила последовательных радикалов. Хотя кажется, что никто за ними не идет, тем не менее все им верят. В их руках камертон, и, когда они берут ноту ля, всякий знает, что это действительно ля, хотя освященная временем высота – соль-бемоль27. Сообщество больше не может выкинуть это ля из своей головы. Ничто не может остановить нарастающих изменений в настроении народа до тех пор, пока настоящее ля продолжает звучать»28.

Здесь надо подчеркнуть момент пассивности и неподвижности: в терминах Кьеркегора радикал – это не творческий гений, а апостол, который лишь воплощает и доносит до нас истину, он лишь продолжает без конца повторять одно и то же послание («классовая борьба продолжается»; «капитализм порождает противоречия»; и т. д.), и, хотя может показаться, что никто не следует за ним, все ему верят, каждый втайне знает, что он говорит правду, и именно поэтому его постоянно обвиняют в «самых абсурдных преступлениях, в эгоизме и в одержимости жаждой власти, в безразличии к судьбе их собственного дела, в фанатизме, банальности, недостатке юмора, в буффонаде и непочтительности».

Всеобщность, о которой я говорю, – не общая черта, объединяющая разные культуры или общества, а одна и та же борьба, пронизывающая каждое из них. Поэтому проблема «Запад против угнетенного», на мой взгляд, имеет подчиненное значение по отношению к проблеме: какова та борьба, в которой мы сражаемся вместе? На Западе мы наблюдаем продолжающуюся борьбу между силами-близнецами неолиберального мирового капитализма и его темной тени – новых форм расистского фундаментализма, с одной стороны, и радикально-освободительных сил – с другой. Где бы за пределами Запада ни происходила политическая борьба, вопрос для меня в том, может ли моя и их борьба стать моментами одной борьбы? Вот почему, например, я мог целиком и полностью отождествить себя с демонстрантами на площади Тахрир в Каире, с протестующими в Греции, с борьбой против расизма в Африке. и с партизанами-наксалитами и пробуждением неприкасаемых в Индии. Я вижу не противостояние Индии и Европы, я и здесь и там вижу одну и ту же борьбу. Моя Индия – это не Индия культурологических исследований брахманов, а Индия Сароя Гири и других критиков постколониализма. Моя Индия – не Индия Ганди, а Индия Амбедкара . Да, этот жест оскорбителен – но против кого он направлен? Против врага. Потому что у нас действительно есть враги, даже если они полагают, что настроены благожелательно.

Так что же эти враги? Все мы помним полное надежды и веры улыбающееся лицо президента Обамы, когда он вновь и вновь произносил слоган своей первой кампании: «Yes, we can!» [ «Да, мы можем!»] – мы можем избавиться от цинизма периода правления Буша и дать американскому народу благополучие и справедливость. Теперь, когда США продолжают вести секретные операции и расширяют свою разведывательную сеть, шпионя даже за своими союзниками, можно представить себе протестующих, кричащих Обаме: «Как можете вы использовать беспилотные самолеты для убийств? Как можете вы шпионить даже за нашими союзниками?» Обама оборачивается на них и бормочет с издевательски-зловещей усмешкой: «Да, мы можем.»

Однако такая простая персонализация упускает главное: вскрытая разоблачителями угроза нашей свободе имеет гораздо более глубокие системные корни. Эдварда Сноудена следует защищать не только потому, что его действия рассердили и поставили в неловкое положение разведывательные службы США, – он раскрыл то, чем занимаются не только США, но и все остальные великие (и не слишком великие) державы (от Китая до России, от Германии до Израиля). Таким образом, благодаря его действиям наши подозрения о том, что за всеми нами следят и контролируют нас, получили фактические основания – это глобальный урок, далеко выходящий за рамки привычной порки Соединенных Штатов. На самом деле мы не узнали от Сноудена (или от Мэннинга) ничего такого, о чем не догадывались ранее, но одно дело знать в общих чертах, а другое – получить конкретные данные. Это немного похоже на знание об измене – абстрактно этот факт можно принять; боль же возникает, когда узнаешь интимные подробности, когда получаешь фотографии того, чем они занимались.

В 1843 году молодой Карл Маркс утверждал, что немецкий ancien regime «только лишь воображает, что верит в себя, и требует от мира, чтобы и тот воображал это» . В такой ситуации опозорить власть имущих становится оружием – или, как продолжает Маркс: «Надо сделать действительный гнет еще более гнетущим, присоединяя к нему сознание гнета; позор – еще более позорным, разглашая его» . И именно таково наше сегодняшнее положение: мы сталкиваемся с бесстыдным цинизмом представителей существующего мирового порядка, которые лишь воображают, что верят в свои идеи демократии, прав человека и т. д. Когда Викиликс публикуют свои разоблачения, позор – их и наш за то, что мы терпим над собой подобную власть, – из-за разглашения становится более позорным. Чего нам следует стыдиться, так это общемирового процесса постепенного сужения пространства того, что Иммануил Кант назвал «публичным применением разума». В своем классическом тексте «Что такое Просвещение?» Кант противопоставляет «публичное» и «частное» применение разума: «частным» Кант называет общественно-институциональный порядок, в котором мы существуем (наше государство, народ), в то время как «публичное» – это транснациональная универсальность использования Разума:

«Публичное пользование собственным разумом всегда должно быть свободным, и только оно может дать просвещение людям. Но частное пользование разумом нередко должно быть очень ограничено, но так, чтобы особенно не препятствовать развитию просвещения. Под публичным же применением собственного разума я понимаю такое, которое осуществляется кем-то, как ученым, перед всей читающей публикой. Частным применением разума я называю такое, которое осуществляется человеком на доверенном ему гражданском посту или службе» .

Мы видим, где Кант расходится с нашим либеральным здравым смыслом: сфера государства – это «частное», ограниченное частными интересами, в то время как индивиды, размышляющие об общих вопросах, пользуются разумом «публичным» образом. Это кантово различение особенно применимо к интернету и другим новым носителям, разрываемым между «публичным применением» и растущим «частным» контролем. В нашу эпоху облачных вычислений мы больше не нуждаемся в мощных персональных компьютерах: программное обеспечение и информация предоставляются по требованию, пользователи имеют доступ к вебприложениям и инструментам через браузер, как если бы программы были установлены на их компьютерах. Однако этот удивительный новый мир – лишь одна сторона истории, напоминающей известную шутку о том, что «сначала хорошие новости, а потом плохие». Пользователи имеют доступ к программам и файлам программного обеспечения, хранящимся где-то далеко в помещениях с климат-контролем и тысячами компьютеров, – или, цитируя пропагандистский текст об облачных вычислениях: «Детали удалены от пользователей, которым больше не нужно ни понимать, ни контролировать технологическую инфраструктуру “в облаке”, которая их поддерживает». В этом тексте есть два слова-маячка: удаленность и контроль – для управления облаком необходима система мониторинга, контролирующая его работу, и эта система по определению скрыта от пользователей. Чем больше маленький предмет в моих руках (смартфон или нетбук) персонализирован, легок в использовании, «прозрачен» в своей работе, тем больше вся система должна опираться на работу, производимую где-то вовне, в огромной сети машин, координирующих то, что в итоге получает пользователь. Чем более неотчужденным, непосредственным, прозрачным является наш опыт, тем в большей степени он управляется невидимой сетью, контролируемой госслужбами и крупными частными компаниями, действующими согласно своим тайным планам. Однажды пойдя по пути государственных тайн, рано или поздно мы достигаем той роковой точки, когда сами правовые нормы, определяющие, что секретно, а что нет, становятся секретными.