Воровская правда - Евгений Сухов

— Добивать…

— Угадал, — сощурился Рубленый, словно кот на солнышке.

— И чего же ты тянешь? Режь, паскуда! Или поизгаляться охота?

— А ты нетерпелив, Васяня. И слова у тебя бранные. Но если ты настаиваешь… — Сейчас Рубленый напоминал священника, который спешит положить на очи умирающего пятаки, чтобы успеть к торжественному венчанию. Повернувшись к корешам, стоявшим рядом и в молчании слушавшим их диалог, Рубленый проговорил: — Задушите его. Терпеть не могу крови…

За несколько дней Рубленый крепко придавил всех воров. Мулла полагал, что следующим на очереди стоит он и давить его Рубленый будет так яростно, что треск пойдет по всей зоне.

Шельма подошел незаметно, тронул слегка Муллу за плечо. Голова его заговорщицки качнулась, и тот понял — пора! Два часа назад Афанасий прошелся по лагерю, чтобы разведать, кто из воров не побоится поднять голос против Рубленого. Таких оказалось очень немного, но и их было вполне достаточно, чтобы бросить бывшего жигана к отхожему месту.

— Рубленый, а не слишком ли много ты на себя берешь? — произнес Мулла и увидел, как на его голос почти одновременно с разных концов барака поднялось несколько зэков — к его удивлению, их было значительно больше, чем он предполагал. Видно, Рубленый успел надоесть многим.

— Уж не Мулла ли это тявкает? Малай-малахай, жить не хочешь? Я уж думал, ты давно сдох, а ты, оказывается, еще по зоне ковыляешь!

Рубленый даже позабыл о Васе Питерском — сжал губы, свел брови к переносице. Ему теперь предстояло более важное занятие, чем кромсать падаль.

Мулла шагнул вперед — сколько же раз ему приходилось умирать за последнюю неделю! — и выдохнул:

— Пасть захлопни, сучара!

Еще один шажок. В движениях Муллы присутствовала заметная ленца и осознание собственной силы. И тут он увидел, как с нар поднялось еще несколько воров — все они сжимали в руках ножи, только у одного была неизвестно откуда взявшаяся велосипедная цепь.

— Убей его! — кратко и зло распорядился Рубленый, посмотрев на стоявшего рядом с ним двухметрового детину, фонарным столбом возвышавшегося среди прочих.

— Это же Мулла! — тихо произнес великан.

Глаза его округлились, того и гляди оставят привычные орбиты и пустятся наутек. Видимо, парень был из тех, кто еще умел уважать авторитет старых воров.

— А по мне, так хоть сам Аллах! — не повышая голоса, жестко отрезал Рубленый.

Зэки тесным кольцом обступили кодлу Рубленого. Среди них были те, кого Коля уже успел превратить в «марьиванну», и сейчас они с нетерпением ожидали отмщения. Иным не нравилось стремительное возвышение Рубленого, а многие хотели наказать Рубленого за беспредел.

— Ты на меня пасть не разевай, я тебе не раб! — угрюмо огрызнулся верзила, показав лошадиный оскал.

Кодла отступила от своего пахана на полшага, тем самым невольно очертив вокруг него какой-то невидимый круг. Сейчас Рубленый стоял в середине этого круга, и над ним, словно нимб святого, повисла опасность. Эту мгновенную перемену ситуации почувствовали все. Ему бы не приближаться к роковой черте, за которой стояли остальные воры, смешаться вместе со всеми, сделаться как можно незаметнее… Но он как будто не замечал всеобщего немого негодования и насмешливо бросил вызов судьбе:

— Штуцер по ветру держишь, падла! Нового хозяина себе высмотрел! Думаешь, он тебе на клюв бросит. — Рубленый презрительно посмотрел на верзилу. — Ну что же вы стоите, давайте, режьте своего пахана! Только я просто так не дамся!

Он вырвал из-за пояса нож и очертил им круг. «В мужестве Рубленому не откажешь», — подумал Мулла, оставаясь невозмутимым: за последнюю неделю ему приходилось наблюдать зрелища и посильнее.

— Длинный, как твое погоняло? — спокойным голосом обратился Мулла к верзиле.

— Прихват.

— Вот что, Прихват, росточком бог тебя не обидел. Видно, и шутильник у тебя будет подлиннее, чем у некоторых. Сделай из своего барина бабу, тогда, может быть, и прощение заслужишь.

— Мулла, да ты только слово скажи! — радостно гаркнул верзила, развернув крутые плечи, так что стоявшие рядом невольно потеснились.

Рубленый был один. Его обреченность чувствовалась особенно остро именно в эту минуту, когда он стоял, сжимая нож, один против всех. Теперь он был полководец без армии, царь без государства. Если вельможа берется за оружие, так это не от хорошей жизни. Хозяину полагалось быть величественным — ленивым жестом показывать на обидчика, а холопы, будьте так добры, рвите наперегонки баринова обидчика.

— Вот и постарайся!

Рубленый развернулся к Прихвату — пять минут назад тот был его «шестеркой» и готов был исполнить любой его приказ. А сейчас, всего-то за дружеское похлопывание по плечу малая-малахая, был готов позабыть прежнее расположение Рубленого.

— Ну давай, доставай! — подбодрил Шельма верзилу.

Некоторое время Рубленый и Прихват в упор разглядывали друг друга — точно так же поступают бойцовые собаки, прежде чем вцепиться друг другу в глотки. Неожиданно Рубленый поперхнулся и попятился назад, из его руки выпал нож, и он обеими руками ухватился за горло. Наброшенный сзади на шею жгут стягивал ему горло все крепче. Дыхание у Рубленого перехватило, и он, открыв рот, беспомощно шевелил губами.

— Смотри не задуши! — скомандовал Мулла. — А теперь стаскивай с него штаны. Вот так! Порасторопнее! Ставь его жопой кверху!

— Ну-ка, где моя краля? — пробасил Прихват и уверенно отстранил стоявших рядом зэков. — Спасибо, бродяги, что право первой ночи за мной оставили, а то истосковался я. Ну прямо мочи нет терпеть!

Полузадушенного Рубленого опрокинули на пол. Из горла у него брызнула желтая пена и некрасивыми ошметками заляпала ворот телогрейки. Бесштанный, раздавленный, выставив на осмотр братвы сухое жилистое тело, он выглядел теперь жалко, и мало кто из зэков сумел удержаться от едкой насмешки. Обесчещенный мужик теряет гораздо больше, чем король, лишенный государства, — у того остается хоть титул.

Теперь Рубленому предстояло всю жизнь нести на своих плечах страшный груз презрения. И уже никогда не суждено ему подняться…

— Котел ему держи, — командовал Прихват, — да покрепче, а то вырвется. Это тебе не лялька!

Прихват неторопливо распоясался, поднял к подбородку телогрейку и пристроился к Рубленому сзади. Все молча наблюдали.

Через четверть часа мужика не стало. Потом Прихват отер о Рубленого конец и довольно заулыбался:

— Ну чем я не господь бог? Из мужика бабу вылепил!

Неделю в лагере царил образцовый порядок: за любую драку Мулла, единодушно признанный смотрящим зоны, наказывал строго — бил по ушам, определял в мужики… На восьмой день из своей берлоги вышел на белый свет Тимофей Беспалый. Он распорядился выстроить зэков на поверку и, когда они вытянулись в длинную неровную линию, неторопливо прошелся перед строем, заглядывая в глаза каждому. Взгляд у него был добродушный и прямой, как будто он видел перед собой не закоренелых преступников, а близких людей. Следом за ним, словно привязанные, топали три солдатика. Их молодые лица, наоборот, хранили печать суровости. Такие физиономии бывают у детей, занятых решением сложной задачи. Автоматы они держали крепко, словно опасались, что нехорошие дяди могут отнять у них любимую игрушку. Где-то в глубине их взгляда сохранилась частичка наивности, которая порой мерцала так же ярко, как Полярная звезда на темном небосводе. Но зэки за долгий тюремный срок успели сполна насмотреться на конвоиров и понимали, что не стоит доверять этому холодному сиянию, потому что всякий человек, облаченный в казенную форму, чужой! И в случае, предусмотренном уставом, с легкостью нажмет на спусковой крючок. Зэки ненавидели охранников и знали, что те платят им взаимностью.