Реквием - Лорен Оливер

— Не поймите меня неправильно — мне нравился Харгроув - старший. Но я думаю, что у него были не­верные идеи насчет некоторых разновидностей людей.

— Нет-нет. — Я сглатываю. — Что вы сказали перед этим?

Дебби с силой поднимает мой подбородок и осма­тривает меня.

— Ну, я думаю, их стоило бы оставить гнить в Крипте - преступников, я имею в виду, и больных.

Она начинает укладывать волосы петлями и смо­треть, как они ниспадают.

Дура! Какая же я дура!

— Ну и подумайте о том, как он умер.

Отец Фреда умер двенадцатого января, в тот день, когда начались волнения, после того как в Крипте взорвали бомбы. Взрывом снесло весь восточный фа­сад. Заключенные внезапно обнаружили, что в их ка­мерах исчезли стены, а во дворе нет заборов. Произо­шел массовый бунт. Отец Фреда прибыл на место вместе с полицией и умер, когда пытался восстановить порядок.

Идея возникает стремительно, словно сильный снегопад, возводящий белую стену, которую я не могу ни перелезть, ни обойти.

У Синей Бороды была запертая комната, тайное место, куда он прятал своих жен... Запертые двери, тя­желые засовы, женщины, гниющие в каменных сте­нах...

Возможно. Это возможно. Все совпадает. Это объ­ясняет и ту записку, и отсутствие Касси в системе ЦОИО. Ее могли счесть неполноценной. Некоторые заключенные неполноценны. Их личность, история, вся их жизнь стерта. Одно нажатие кнопки — и метал­лическая дверь закрывается, и их словно никогда и не существовало...

Дебби продолжает щебетать.

— Туда им и дорога, и пусть еще скажут спасибо, что их не расстреляли на месте. Вы слыхали, что про­изошло в Уотербери? — Она смеется. Ее смех слишком громок для этой небольшой комнаты. Голову пронзают болезненные уколы. — В субботу утром за какой-нибудь час огромный лагерь участников сопротивле­ния, расположенный рядом с Уотербери, был стерт с лица земли. Из наших солдат почти никто не по­страдал.

Дебби снова серьезнеет.

— Знаете что? Я думаю, освещение получше навер­ху, в комнате вашей матери. Как вы думаете?

Я ловлю себя на том, что соглашаюсь с ней, и пре­жде, чем осознаю происходящее, я уже иду. Я всплы­ваю вверх по лестнице, а Дебби за мной. Я иду к спаль­не матери, как будто меня несет ветром, или я сплю, или умерла.

После ухода Алекса все подавлены. Алекс был ис­точником проблем, но все равно он был одним из нас, одним из группы, и я думаю, что все — кроме Джулиа­на — испытывают чувство потери.

Я брожу вокруг, почти что в оцепенении. Несмотря ни на что, присутствие Алекса, возможность видеть его, знать, что он в безопасности, утешали меня. Те­перь, когда он ушел, кто знает, что с ним может слу­читься? Он больше не принадлежит мне, чтобы стра­дать от потери, но печаль и гложущее ощущение неверия со мной.

Корал бледна и молчалива, и глаза ее широко рас­пахнуты. Она не плачет. И почти не ест.

Тэк с Хантером обсуждают, не пойти ли поискать Алекса, но Рэйвен быстро объясняет им глупость этой идеи. Несомненно, у Алекса не один час форы, и, кро­ме того, выследить одиночку еще труднее, чем группу. Они только зря потеряют время, ресурсы и силы.

«Мы ничего не можем сделать, — сказала Рэйвен, пряча от меня глаза, — нам остается лишь позволить ему уйти».

Так мы и поступаем. Внезапно никаких фонарей не хватает, чтобы прогнать тени, часто встающие между нами, тени других людей и других жизней, потерян­ных в Диких землях, их борьбы, мира, расколотого надвое. Я не могу выбросить из головы мысли о лаге­ре, и о Пиппе, и о колонне солдат, которую мы тогда видели, прячась в лесу.

Пиппа сказала, что нам следует ждать связных со­противления три дня, но вот третий день медленно переходит в вечер, но никто так и не появился.

Каждый день мы становимся все более психован­ными. Это не тревога как таковая. У нас достаточно еды и теперь, когда Тэк с Хантером нашли неподалеку ручей, достаточно воды. Весна наступила, животные вышли из спячки, и охота стала лучше.

Но мы полностью отрезаны от новостей — о том, что произошло в Уотербери, и о том, что творится в других районах страны. Когда очередное утро, словно прилив, поднимается над старыми, могучими дубами, слишком легко представить, будто мы — единствен­ные оставшиеся люди во всем мире.

Я не могу больше сидеть под землей. Каждый день после обеда, какой удалось раздобыть, я выбираю на­правление, иду туда, стараясь не думать про Алекса и его записку, и обычно обнаруживаю, что только об этом я и думаю.

Сегодня я иду на восток. Сейчас одно из моих лю­бимых времен суток: совершенство промежуточного момента, когда свет кажется текучим, словно медлен­но наливаемый сироп. Но я все равно не могу изба­виться от ощущения несчастья, скручивающего узлом внутри. Я не в состоянии избавиться от мысли, что остаток наших жизней весь будет таким: бежать, пря­таться, терять то, что мы любим, зарываться под зем­лю и рыскать в поисках пищи и воды.

Время вспять не повернешь. Нам никогда не всту­пить в города маршем победителей, провозглашая на улицах нашу победу. Мы будем просто кое-как пере­могаться тут, до тех пор, пока перемогаться окажется уже некому.

История Соломона. Странно, что изо всех историй Руководства «ББс» Алекс выбрал именно эту — ведь именно она не шла у меня из головы после того, как я обнаружила, что он жив. Неужели он каким-то об­разом узнал об этом? Неужели он понял, что я чув­ствовала себя как тот несчастный, разрубленный по­полам ребенок?

Неужели он пытался сообщить мне, что и сам чув­ствует себя точно так же?

Нет. Он сказал мне, что наше прошлое и все, что мы делили, мертво. Но вопросы у меня в голове, слов­но сильное течение, волокли меня снова и снова на те же самые места.

История Соломона. Суд царя. Ребенок, разрублен­ный надвое, и пятно крови, впитавшейся в каменный пол...

В какой-то момент я осознаю, что понятия не имею, ни как долго я иду, ни насколько далеко я ушла от явки. По пути я не обращала внимания на вид мест­ности — ошибка новичка. Грэндпа, один из самых ста­рых зараженных в Хоумстиде неподалеку от Рочестера, любил рассказывать истории о духах, которые, вроде как, обитают в Диких землях и передвигают де­ревья, камни и реки просто ради того, чтобы сбить лю­дей с толку. Никто из нас на самом деле не верил в та­кое, но послание было истинным: Дикие земли — это хаос, это изменяющийся лабиринт, и они способны во­дить тебя кругами.

Я иду вспять по своим следам, выискивая места, где мои пятки отпечатались в грязи, и примятый под­лесок. Я выбрасываю из головы всякую мысль об Алексе. В глуши ничего не стоит заблудиться. Если будешь неосторожен — глушь поглотит тебя навеки. Я вижу вспышку солнечного света между деревья­ми. Ручей. Я носила воду вчера и смогу найти дорогу от ручья. Но сперва стоит быстренько сполоснуться. Я уже успела вспотеть.