Мне 40 лет - Мария Арбатова

Жизнь в Ясеневе, три года в которой у нас не было телефона, — особая история. Это история Робинзона Крузо, который безнадежно пытается построить на острове Большую землю. Домохозяйский ритм жизни с близнецами, помноженный на то, что добираться до мест «боевой славы» надо было больше часа, полностью изменил мою жизнь. Редкая птица долетала до середины Днепра, редкий друг добирался до ясеневских просторов. Дело было не в вероломстве друзей, а в невозможности созвониться и встроиться в режим семьи с двумя маленькими детьми. Подруги ещё не начали рожать, а вовсю бегали по крышам. Слушать про их любовные неудачи между плитой, посудой, детской прогулкой и простудой мне было некогда.

Подруги юности отошли на второй план, их место заняли подруги-соседки, коллеги по взращиванию детей в местных условиях. Никем не исследован российский феномен «института подруг», не подвластный индивидуалистскому пониманию Запада и неведомый Востоку, где женщина глубоко утоплена в патриархальной семье. В бытовых проблемах, образовавшихся от неспособности социалистического государства выполнять взятые обязательства, семья защищалась силой женских дружб. Мужчина в это пространство не ходил и не допускался. «Не царское это дело» — детские болезни, одежда, которая почему-то через неделю становилась мала, отсутствие продуктов и лекарств, конфликты с воспитательницами, врачами и учителями, а главное, постоянные перегрузки: и бытовые, и психологические.

Кстати, именно советская кухня — женское государство — стало символом нового гуманитарного стандарта, интеллектуального пространства и свободомыслия.

Совок чаще заставлял женщину нарабатывать коммуникационные навыки, начиная с поиска «где рожать, есть ли там знакомые, сколько это будет стоить» и продолжая ублажением детсадовских воспитателей и педиатров, учителей и руководителей кружков в диапазоне от шоколадки до мытья полов, от нежной дружбы до солидной взятки. Подняв детей, женщина переходила к конвейеру с внуками.

Как многие женщины, я бы ни за что не выжила без подруг-соседок. Самой любимой соседкой была Инна, прелестная крохотная еврейская женщина, математик по профессии, крутившая вокруг себя семью, состоящую из сложного мужа, троих детей и капризной мамы. Она боготворила мужа, гиперопекала детей и назначила главным ребёнком маму, проживавшую в доме на положении вдовствующей императрицы. Инне можно было доверить всё и во всём на неё положиться. Каждый раз, приходя со свидания, я забегала к ней, отчитывалась и оставляла ей подаренные цветы. Мы были разными по возрасту, воспитанию, среде, степени раскрепощённости. До обид спорили о воспитании и лечении детей, потом мирились и заряжались терпимостью.

Вокруг Инниной семьи была тёплая атмосфера старомосковских разговоров и историй, а ее очень пожилая мама всё время выдавала перлы. Например, звонила приятельнице: «Маня, вы были на кладбище? Ну, что там хорошего?». Или давала характеристику собственному зятю: «Он такой медлительный, под ним же, наверное, умереть можно!».

Иннин муж был милейший геолог-теоретик, предсказывавший месторождения алмазов и золота, но жена сделала из него домашнего тирана. Когда он входил в дом, выключалась музыка и дети разгонялись по комнатам, все играли пьесу «Папа устал». При этом сама Инна успевала после работы обегать все магазины, разобраться в проблемах трёх детей и тридцати трёх соседей, накормить всех по очереди и каждого своим любимым блюдом.

Инна излучала свет и тепло, и не было человека, не подпадавшего под её обаяние. У неё был «комплекс президента» — она должна была обольстить каждого. Как-то рассказывала: «Подхожу к продавщице, прошу её: „Девушка, милая, выберите, пожалуйста, яблоки получше!“. А она как гавкнет: „У меня всем всё одинаковое!“, и положила одних плохих. Наверное, я как-то неправильно её попросила, ведь к каждому человеку можно найти ключик».

Второй любимой соседкой была Таня. Её младший сын родился в один день с моими. Таня была армянская красавица в теле, микропедиатр. Когда она видела маленького страшненького красненького младенца, у неё на лице появлялось выражение невероятного счастья. Таня происходила из московской династии врачей. Мама её, изумительная дама, была профессором-онкологом. Папа, горячий армянин — авторитетнейшим патологоанатомом. Если домашние подавали ему некачественный чай, он выбрасывал стакан в окно.

Таня лечила моих детей и успокаивала мои психозы по поводу их болезней. Она перенесла в Ясенево кусок старого московского центра, и сам воздух в её квартире убеждал в надёжности и незыблемости мира. И вдруг мир разбился. Умерла Танина мама. Отец крепился на поминках, пытался рассуждать как патологоанатом, что со своим состоянием сердечной мышцы могла умереть гораздо раньше. Держал лицо, через полгода решил полететь в Ереван развеяться и не смог. Умер в аэропорту в телефонной будке.

Третьей подружкой-соседкой была Валя. Совсем простая женщина, дочка мелкого кагэбэшного служки, выросшая на Кутузовском. Жила с детьми, красивым мужем и давящей матерью. Работала, убирала, готовила и была совершенно несчастна по-женски и по-человечески. Она жила как плакала. Не то что была мазохисткой, а просто у неё была очень тонкая кожа. Никто из домашних этого не понимал, потому что в обиходе это было похоже на примитивную скандальность.

Она была внутренне усталой, ей ничем не хотелось радовать себя, и мне ни разу не удалось растормошить её. Она служила домашнему хозяйству как приговорённая, и ненавидела его при этом. Не могла справиться с неврозом чистоты и всё время что-то тёрла и прибирала, как будто это могло что-то изменить в жизни. Она старалась, чтоб «всё было как у людей», но была не как все, а тоньше и беззащитней. Она умерла вскоре после того, как я уехала из Ясенево, не дожив до пятидесяти. Я часто вижу в толпе похожих женщин, они обеспокоены тем, как похудеть и накрыть хороший стол одновременно, они не востребованы своими мужьями, но не ищут эмоциональной жизни на стороне, они трясутся над детьми и совершенно не понимают их, живут до старости лет по материнским подсказкам, зная, что те были несчастны. Хочется закричать им: «Остановитесь! Попробуйте быть счастливыми, хоть раз в неделю! Любым способом! Вы спасёте этим себя, своих детей, свои семьи и в конечном итоге весь мир, ведь вас так много». Но они не слышат. Они предпочитают рано стареть, озлобляться и умирать.

Последнюю соседку, подпущенную к нашей семье, весь дом называл Крыска. Это была молодая дама деревенского вида, невероятной активности и беспардонности. Если бы эта активность не уравновешивалась патологической глупостью, она была бы уже президентом страны. Но любую возведённую пирамиду она мгновенно рушила неаккуратным поворотом плеча или разговора.

Мы познакомились у подъезда. Я пасла детей, а она, стоя на четвереньках и засунув голову в подвальное окно, страстным голосом выманивала загулявшего кота. По повадкам и манере одеваться она напоминала бойкую домработницу, недавно приехавшую из провинции.

— Вы, наверное, ещё не поняли, кто я такая? Я закончила философский факультет и написала философскую книгу о том, как женщина может быть счастлива, — быстро расставила она всё на места.