«Всё не так, ребята…» Владимир Высоцкий в воспоминаниях друзей и коллег - Игорь Кохановский

19.04.1985

Сегодня идем с Молчановым в Прокуратуру СССР к высокому начальству за советом, что делать, как быть с куняевской подлой проделкой…

Только что звонила Эскина. 23:00. В 18 часов ей позвонил некто, назвавшись Петровым от Куняева. Разговор истерический, минут сорок.

– Вы не знаете, какая за нами сила стоит. Могилу Высоцкого мы сотрем с лица земли. Эфрос и Крымова останутся без работы завтра. Любимов… все артисты… театр мы закроем. Советуем вам не вмешиваться и пр. А вы лично окажетесь за решеткой…

Выражения были самые ужасающие, угрожающие, запугивающие. Я тут же перезвонил Молчанову. Он сказал, что звонок серьезный и что сейчас идет пленум по идеологии. Люди из КГБ спрашивали:

– А чего Золотухин возникает против «Нашего современника»? Он же русский человек. Захочет – он будет печататься в «Современнике»…

– Да он не против «Современника». Он не славянофил, не антисемит и не семит тем более. Он за честность. Оскорбили друга. Ни к тем, ни к другим он не принадлежит.

– Мы этого не понимаем. Где-то должен быть…

Потом он перезвонил и сказал:

– Дела очень плохи. Наш разговор зафиксирован. Надо встретиться и поговорить не по телефону…

Утром с Молчановым мы были у Полозова Геннадия Флоровича, зам. генерального прокурора. Мне говорили, он любит Высоцкого…

– Печать извиняться не будет… Самое достойное имя, которое может ответить Куняеву, это вы сами, лично. Все знают, что вы – друг Высоцкого, все это поймут и пр. А Ваксберг вам поможет сровнять углы и соизмерить крайности…

До того как войти к нему в кабинет, мне пришло решение встретиться с Куняевым лично. Целый день я искал его телефон через редакцию. Потом читал можаевскую повесть «Полтора квадратных метра». Это про мои походы за правдой о могиле по редакциям.

Дня три тому назад в «Известиях» должен был быть напечатан фельетон Надеина об этом могильном факте, сообщил мне Эфрос. Надеина я тоже не нашел, а фельетон по каким-то причинам напечатан не был. По каким? В «Известиях» все кладбищенские доказательства несуразности, документы ваганьковские есть. Что же это за сила, которая собирается стереть могилу Высоцкого с лица земли? И не преувеличивает ли она в своей злобе свои силы?

06.06.1985

Видел сон: Хейфиц снимал «Гамлета» с Высоцким. Снималась сцена в могиле. Владимир спал в вырытой могиле, кинематографической. Палило солнце. Меня Марина попросила последить осторожно за ним, потому что «кажется, кто-то принес ему бутылку…» Палило солнце прямо в его закрытые глаза. Я тихо зашел в его изголовье, чтоб своею тенью закрыть его лицо. Из-за посыпавшейся из-под моих босых ног глиняной крошки Владимир проснулся. ‹…›

Тому уже более чем полвека… Страшно подумать! И чем удаленнее от меня то время, тем труднее о нем рассказывать. Не из-за давности тех событий или невозможности продраться сквозь романтические воспоминания о юности беспечной. Дело не в этом… Столько уже рассказано, написано, спето и стихосотворено про Вовку, Володю…

Владимира Семеновича Высоцкого.

Никогда не называл его по имени-отчеству, даже в шутку. На какой-то «встрече со зрителями» назвал его Владимиром и тут же получил из зала: «Не Владимир, а Владимир Семенович!» Покрылся краской стыда. Не потому, что вроде как лопухнулся, а потому что влезли во что-то мое очень личное, что невозможно объяснить огромному залу. Растерянность и злой стыд.

Ну вот, про личное…

«Ходу, думушки резвые, ходу!..»

Это преследовало его почти всегда: когда он появлялся в компании, бабы ну если не млели, то по крайней мере оживлялись, а мужики – эдак напрягались. Говорю ответственно, потому как в «общаге», то есть в студенческом общежитии на Трифоновской, этот расклад наблюдался мной неоднократно. Собственно, так и познакомился с Высоцким (тогда еще не Володей).

«Общага» – это отдельная песня. Батон белого, батон вареной колбасы, три-четыре (на сколько денег хватит) «фугаски», то есть по 0,7 молдавского портвейна, пара гитаристов с сумасшедшим запасом песен и… до рассвета! Однажды на такие посиделки и заявился Высоцкий. Подшофе. Ну и мы были навеселе. Он сразу занял площадку, у нас это называется «тянуть одеяло на себя». Схватил гитару, запел. Пел много, практически без пауз. Запомнились «Таганка» и «Клены выкрасили город…». Потом отошел к двери, организовал там вроде как сцену и долго и громко показывал пародию на американский кинобоевик. Хрипел на псевдоанглийском языке, вроде как стрелял из кольтов, припадая на колено, падал раненым, страстно обнимал и взасос целовал красоток и так далее… Страшно все это мне не нравилось, и, как помню, не только мне. Девушки же наши были в восторге.

Много лет спустя мне странным образом напомнилась та сцена. В театре на Таганке играли спектакль «Антимиры» по поэзии А.Вознесенского. Сейчас – позабытое время, а тогда сумасшедший «лом, биток», короче – аншлаг. На сцене белоснежный помост, графично подчеркивающий присутствие на нем одетого в черное артиста, в данном случае Севы Соболева.

Он читает стихотворение «Антимиры», где есть такие строки:

Не дав закончить стихотворение, на помост выбегает Высоцкий с гитарой (полная для всех на сцене неожиданность!) и поет: «Ой, Вань, гляди какие клоуны…» – и так далее, весь «Диалог у телевизора»! В зале – гром аплодисментов, прямо истерика, а на сцене плохо прикрытое, скажем так, недоумение: сорвал Севе его номер!.. какое отношение эта штука имеет к Вознесенскому, которого мы сейчас играем при полном зале?… и – главное – вот это самое – «тянуть одеяло на себя».

В последние его годы мы жили рядом, он на Малой Грузинской, я – на Большой. Не слишком часто, но захаживал к нему. Как-то сидели на кухне и обговаривали дела с нашим сценарием (о котором еще надо будет рассказать). Как раз шли репетиции «Гамлета». Но говорили, повторюсь, не о репетициях, а о киношных делах. И вдруг он, совершенно вразрез нашему разговору, надсадно прошипел: «Вот сыграю Гамлета, я им всем покажу!» Кому – им? Что – покажу? Но расшифровки не последовало. Разговор как ушел, так и вернулся в прежнее русло.

Вот сейчас соображаю: может быть, это самое «я им всем покажу» было если не главной, то очень важной составляющей его личности. Отсюда – напор, иногда переходящий границы резонов, раздражающее даже Любимова «дайте сыграть!», желание опубликоваться в официальной печати, выпустить книгу, стать членом Союза писателей… Зачем? Стадионы собирает! А вот: «Я им всем покажу!» Что это? Ощущение сил необъятных или, наоборот, защитная реакция слабости? Не знаю.