История династии Сфорца - Леси Коллинсон-Морлей

Обратно возвращались верхом. Королева ехала вместе с послами императора и епископом Бриксена под навесом, который держали доктора юриспруденции. Самая скромная одежда у участников процессии была из темно-красного бархата, богатство нарядов дополняли золотые цепочки дворян. По обеим сторонам дороги от Кастелло до собора выстроились представители миланского духовенства в мантиях. Ликующие толпы склоняли головы перед невестой, которая

ибо Бона ожидала ее возвращения, рыдая от радости.

Затем последовали танцы и турниры, где призом служил отрез золотой парчи для каждого храброго рыцаря.

Ночью было зажжено столько огней, что казалось, будто Милан объят пожаром. В замке гостям показали предметы, составлявшие часть приданого, выплаченного дядей невесты. Первым в их списке значится самый ценный из них.

Во-первых, драгоценное ожерелье с шестью крупными прозрачными рубинами (balassi), двадцатью четырьмя бриллиантами различных видов, шестью изумрудами, четырьмя десятками больших жемчужин и тридцатью шестью маленькими: его оценивали в 9000 золотых дукатов. Всего же здесь было драгоценностей на 70 000 золотых дукатов.

Серебряные столовые сервизы и утварь были из тех, что тогда умели делать только в Италии; несомненно, находились они в достойных их сундуках. В списке упоминаются церковные книги: канон Пресвятой Богородицы, требник и бревиарий, с окладами весом в 3441/4 унции серебра, а ценились они по золотому дукату за унцию. Одежда, разумеется, составляет большую часть списка, занимающего шестнадцать печатных страниц.

До Комо невесту сопровождали Людовико и Беатриче, ее мать и брат Эрмес и весь двор. Здесь она со слезами распрощалась со своей семьей и в тот самый момент, который был вычислен Амброджио да Розате, взошла на двадцатичетырехвесельный корабль, прекрасно украшенный для нее жителями Торно драпировкой и зеленью. Ночь она провела в замке Маркезино Станга в Белледжьо. На следующий день они попали в ужасающий шторм, описанный Банделло (Новела 31). Господа кавалеры оцепенели от страха («di malissima voglia»), королева и другие дамы рыдали и молили Бога о спасении, а гребцы бросили весла и призывали на помощь святых. Единственным, кто сохранял спокойствие, был юрист Джиасоне дель Майно, смеявшийся над ними всеми. В этой компании оказался также Амброджио де Предис, который должен был написать портрет Максимилиана.

Жених долго откладывал свой приезд в Инсбрук. Ему быстро наскучила невеста, которая была столь же легкомысленна и пуста, как и ее братец Джан Галеаццо. Когда он понял, что его надежды на появление наследника напрасны, он оставил ее в Инсбруке, где она была предоставлена самой себе и вела весьма уединенный образ жизни.

В то время в Италии не было ни одного государства, которое в случае необходимости не обратилось бы за помощью к французам, но очень немногие из правителей могли бы договорится с турками. Венеция, самое сильное и самое централизованное государство на полуострове, как мы видели, уже не раз тщетно взывала к Людовику XI. Но хотя Людовико не смог бы предотвратить готовящееся вторжение, у него были основания опасаться его последствий, и даже если он сам не был за него ответственен, он с самого начала пытался извлечь из него выгоду для себя лично. Хронист Прато слышал, как слепой монах, проповедовавший перед Людовико на Пьяцца дель Кастелло, склонился к нему со своей трибуны и произнес: «Синьор, не показывайте французам дорогу. Вы будете сожалеть об этом». Вместо того чтобы, следуя примеру своих предшественников в Милане, рассматривать союз с Францией как средство укрепления альпийской границы, Моро сознательно использовал его для разрушения горного барьера. «Названный синьор Людовико был человеком очень осторожным и весьма проницательным в момент опасности, — пишет Коммин. — Я говорю о том, кого знаю и с кем я обсуждал многие вопросы, о человеке, забывавшем о вере, когда ему было выгодно нарушить свое слово». По характеру своему он был трусом, готовым пойти на все, чтобы избежать грозившей ему опасности, доверяясь своему умению вершить дела постыдные и бесчестные, которое прошло испытание в дипломатических интригах Италии пятнадцатого века и благодаря которому, по его собственному мнению, он смог бы выпутаться из любой сложной ситуации.

Единственным правителем, который, сколь бы беспринципен он ни был, хорошо понимал, что обращение к французам является ошибкой и нарушит сложившийся баланс сил на полуострове, был старый Ферранте Неаполитанский, которому самому удалось защитить свое королевство от последних попыток анжуйцев заявить о своих правах. Показательно, что Людовико пытался обмануть его, заявив о том, что и он никогда не согласился бы на французское вторжение и если бы он был уверен в поддержке других итальянских правителей, то открыто выступил бы против него. Тем временем королю Неаполя удалось договориться с Папой Римским. Борджиа был испанцем, и был горячим сторонником Испании, пока не попал под влияние своего сына Цезаря. Он пообещал, что никогда не передаст Карлу VIII инвеституру Неаполя, которую его предшественники пожаловали Ферранте. Этот новый союз, к радости Папы, был скреплен женитьбой его сына Гоффредо на донне Санчии Арагонской, которая была родной дочерью Альфонсо Калабрийского и, следовательно, приходилась герцогине Милана сводной сестрой. Гоффредо стал маркизом Сквилачче. Карл VIII был весьма раздосадован и с негодованием заявил, что его права на Неаполь столь же законны, как его на право французский трон.

Ферранте говорил даже, что поедет в Геную и попробует лично убедить Людовико отказаться от союза с Францией и объединиться с ним и Римским Папой. В этом случае можно было бы со всей уверенностью предполагать, что Венеция, преследуя лишь свои собственные интересы, станет на сторону Карла. Но в январе рокового для Италии 1494 года Ферранте скоропостижно скончался после непродолжительной болезни. Он был последним из старых правителей и совершил больше злодеяний, чем кто-либо из них, но благодаря своему опыту и дальновидности он пользовался большим авторитетом в политических делах. Вместе с ним исчезла последняя надежда на сохранение мира. Людовико оказался один на один со своим злейшим врагом Альфонсо Калабрийским, и, учитывая его характер, то, что он позовет себе на помощь французского короля, можно было считать уже предрешенным. Армия нового короля Неаполитанского Альфонсо начала продвигаться по Романье к Милану еще прежде смерти его отца.

В любом случае смерть Ферранте стала большой удачей для Карла VIII. Ему было проще предъявлять свои претензии на неаполитанскую корону Альфонсо, чем иметь врагом столь уважаемого и давно находившегося у власти правителя, как Ферранте. Более того, неаполитанские бароны жестоко ненавидели Альфонсо Калабрийского, полагая, что именно он подстрекал своего отца к самым худшим его преступлениям против них. Тем не менее Римский Папа решительно поддержал Альфонсо, осудив в булле действия Карла, намеревающегося воевать против христианского королевства вместо того, чтобы обратить оружие против неверных.

Теперь Людовико отбросил последние сомнения. В весьма интересном письме от восемнадцатого марта 1494 года к своему брату Асканио, цитируемом Делабордом, Моро вполне ясно излагает свое мнение о сложившейся к тому времени ситуации: в письмах к брату он всегда был столь же искренен, как и в беседах с ним. Он прямо заявляет, что у него нет никакого желания добиваться свержения Альфонсо, но стремится лишь к тому, чтобы тот был слишком занят собственными делами и потому не смог бы вмешиваться в чужие. Для этого нужно допустить французов в Италию, но чтобы они не смогли добиться большего, чем ему нужно, и не захватили Неаполь, он договорился с Римским королем Максимилианом о том, что его войска перейдут Альпы одновременно с французским войском. Этот противовес ограничит их возможности в Италии. Его союз с Максимилианом скреплен династическим браком, и тот не допустит, чтобы влияние французов чрезмерно усилилось. Это письмо соответствует реальному положению дел и дает полное представление о политике его автора. Моро действительно полагал, что он будет дергать за ниточки, а все остальные станут делать именно то, что он пожелает. На самом же деле у него не было достаточного опыта общения с такой необыкновенно изменчивой, хотя и обаятельной личностью, как король Максимилиан, обещания которого стоили столько же, сколько и его собственные. Непостоянство политики Людовико по отношению к различным итальянским правительствам, которая иногда менялась едва ли не каждый день, вынудило флорентийского посла в отчаянии написать, что он подобен самому Протею. И в этом он более всех государей соответствовал духу своего времени. Он был подлинным воплощением той слабости, о которой сокрушался Макиавелли и которую он наблюдал в своей родной Флоренции в первые годы следующего столетия. Все эти хорошо продуманные и тщательно подготовленные планы разрушались подобно паутинке при первом же столкновении с реальной силой, будь то сила оружия или же сила характера. Его практичная племянница Катарина Сфорца, горячо им любимая, однажды написала ему, что он не сможет словами защитить государство.