Дозор с бульвара Капуцинов - Александр Сальников

– Тысяча чертей! Сто тысяч! Миллион! – Бернар склонился над телом. – Его тоже нужно немедленно в Трокадеро. Позвоните Градлону!

– Что, что случилось? – непонимающе вздернул брови Жан. – Ты знаешь этого господина? Он же непосвященный!

– Я видел его, когда был моложе, чем ты, – поднял голову Бернар. – Тогда его звали Бриан де Маэ. Учитель нынешнего Пресветлого коннетабля Парижа.

– Кто вы? – задал вопрос Градлон.

– Придет время – узнаете, – спокойно ответил некто, принятый за Бриана.

Он чинно сидел на венском стуле в кабинете, выделенном Пресветлому коннетаблю во дворце Трокадеро. Даже как будто вольготно расположился, хотя количество хитроумных невидимых цепей наверняка было впечатляющим.

– Где Бриан де Маэ?

– Он жив. Или мертв. То и другое.

Леонид впервые наблюдал бессилие могущественного волшебника. Пленить лже-Бриана оказалось довольно просто. Не сложнее, чем пленить любого непосвященного Иного. А вот разговорить…

Как всякий дозорный, тем более сотрудник научного отдела, Александров знал про чары, способные развязать язык смертному или Иному. Пресветлый коннетабль наверняка владел ими в совершенстве. Леонид не мог понять, что он применяет, но раз за разом Градлон лишь чертыхался.

– Подлец Тома все, что собрал, направил в этого субъекта, – негромко сообщил Бернар. – Полная «реморализация». А этот свято уверен в том, что делает. Потому и говорит, что думает. Его даже пытать бесполезно.

В последней фразе Александрову послышалось сожаление.

– Договора нет еще несколько часов, – устало вздохнул Градлон. – Я могу сделать с вами все, что захочу. Я буду вынужден развоплотить вас. Вы понимаете, что это такое?

– Вполне, – кивнул пойманный.

– Что мне помешает это сделать прямо сейчас?

– То, что вы – Пресветлый. И то, что вы помните своего наставника.

Градлон отошел к рабочему столу. Налил коньяку в бокал.

Пойманный не смотрел на Градлона. Он изучал камеру, которую направил в его сторону Леонид.

– Вы сможете показать все, что засняли, месье Александрофф? – спросил Градлон.

– Мне нужно проявить пленку… – встрепенулся Леонид, застигнутый врасплох вопросом коннетабля. – Потребуется какое-то время.

Пресветлый снова шагнул к мнимому Бриану.

– Я раскрою ваше сознание, месье. После этого вы будете долго приходить в себя. Очень долго. Годами. Вас придется поместить в лечебницу. Хотя я гарантирую, что вами займутся лучшие врачи из тех, что мы сможем привлечь. Но у меня нет другого выхода.

Он коснулся висков пленника. Тот безучастно смотрел перед собой. Что произошло дальше, было трудно описать. Хотя, по большому счету, ничего и не произошло. Градлон явно напрягся. Леонид никогда и Петра Афанасьевича не видел в подобном напряжении. И еще ему показалось, что лже-Бриан словно на миг засветился изнутри. Но потом свечение исчезло.

– Невозможно, – едва слышно произнес Градлон. Резко обернулся к немногочисленным собравшимся: – Бернар, останься здесь. А вас, месье, я попрошу со мной…

Они вышли в крохотную приемную.

– Это невозможно, – повторил Пресветлый. – Но… обстоятельства налицо. Я ничего не могу сделать с этим… человеком. Не могу проникнуть в его мысли и воспоминания. Не могу подчинить его. Не могу даже ввести его в Сумрак. Как будто кто-то не позволяет мне.

– Но кто может помешать Великому Светлому Парижа? – задал вопрос Фюмэ.

– Бриан де Маэ. Но этот господин – не Бриан. Я уверен в этом целиком и полностью.

Их прервали. Раздались многочисленные шаги. Подошвы стучали тяжело: свита Инквизиции любила старомодные подкованные сапоги.

В приемной стало еще более тесно, когда в нее вошли несколько Иных в серых балахонах.

Возглавлял процессию сам Морис Французский.

Начал он без обиняков:

– Пресветлый коннетабль Парижа, вы немедленно передадите в руки Инквизиции беглого мятежника Светлого мага Бриана де Маэ! Особый статус сегодняшнего дня до полуночи не отменяет приговоров, вынесенных ранее.

– Великий Инквизитор Франции, – спокойно ответил Градлон, – во-первых, спешу заметить, я не Пресветлый коннетабль Парижа. Ровно до указанного вами срока. Ночной Дозор сегодня не работает на выставке.

– Кто же вы тогда, осмелюсь спросить? – высокомерно и официально вопросил Морис.

– Частное лицо, избранное Светлыми предводителем на один день. Конвенции не запрещены указом Инквизиции. Но вы не слышали, что «во-вторых», почтенный.

– Что же? – недовольно осведомился Инквизитор.

– Я чту соглашения и без промедлений выдал бы вам заговорщика. Но никакого Бриана де Маэ здесь нет.

– Ты что хочешь сказать? – грубовато перебил его еще один Инквизитор, обладатель приметных густых бровей и немигающего взгляда, стоящий плечом к плечу с Морисом.

Леонид мгновенно вспомнил его прозвище – Совиная Голова. Трудно не вспомнить, когда так точно подходит.

– За этой дверью – всего лишь непосвященный Иной. Внешне похожий на Бриана де Маэ. Но и только. Могу заверить вас, я применил к нему все допустимые обстоятельствами заклятия правды. Если потребуется, то принесу клятву…

Он выставил вперед руку, явно собираясь призвать Свет.

– Не нужно, – поморщился Морис. – А как же выворот сознания?

– Иной зачарован столь искусно, что эти чары не действуют.

– А если попытается Инквизиция? – снова встрял Дункель Совиная Голова.

– Я не позволю этого! Сейчас человек в моем кабинете находится под защитой сил Света. Инквизиция не может предъявить ему никакого обвинения.

– Мы еще посмотрим, – холодно произнес Морис. – Для начала я обязан убедиться, что это действительно не Бриан. У нас есть для этого одно неопровержимое средство…

Он не делал никаких движений, но из-за спин Иных в одинаковых серых нарядах вышел еще один. Этот нес под мышкой деревянную шкатулку. Но привлекала внимание не она, а единственное отличие Инквизитора от товарищей. Его капюшон был откинут назад, а голову украшала модная шляпа. Чувствовалось, что форменный балахон только в последний момент был спешно накинут поверх современного костюма.

Леонид узнал и бородку, и элегантный пестрый платок на шее.

– Рауль, хорошо ли сохранилось? – уточнил Морис с некоторой долей беспокойства.

– Еще ничего не было утрачено, сеньор, пока я занимаю свою должность. – Испанец, провозгласивший не так давно условия Дня без Договора, отодвинул крючок-защелку и открыл свой ящичек.

На красноватом бархате лежал небольшой прямоугольник из картона. Похожий на почтовую карточку, надписанный уже выцветающими чернилами на латыни. Скорее всего его не держали вечно в шкатулке, а извлекли из какой-нибудь пыльной книги.