Звездная Кровь-4. Одиссей - Роман Прокофьев

— Тот-Кто-Сражается говорить: младшие слушать старших. По законам Единства Говорящая есть мать и фламиника. Травинка есть дочь и ювейн. Я тоже не хотеть ехать жить в Народ Земли. Но мой рикс приказать — и я быть тут. Зато Народ Трав быть друг Народа Земли… и я быть ваш друг, когда вернусь домой.

Он неожиданно приобнял меня за плечи сильной, жилистой рукой и сказал с нотками теплоты:

— Не тревожиться, кано! Она возвращаться к тебе, я видеть так. Тот-Кто-Сражается всегда дать испытания, но мы должны радоваться им, потому что испытания делать нас сильнее! Я помогать тебе, кано.

— И все равно, это полная хрень, — встряхнулся Динамит, — Получается, любого человека, да еще из боевого копья, можно вот так забрать? На Земле это называется похищение… Тут изгнанием дело пахнет! В общем, Сигурд, идем к риксу, пусть разруливает.

Увы, но Вероника Максвелл ничем не смогла нам помочь. Она как будто была озабочена совсем другими, более глобальными вопросами, перед лицом которых похищение Травинки выглядело сущей мелочью.

«Это, конечно, безобразие. Я прекрасно понимаю ваши чувства, но прошу вас проявить терпение, Сигурд. Я постараюсь все решить, как только мы найдем Говорящую-с-Травами. Помните, что все виновные будут наказаны…»

Она опять запретила нам поднимать шум. Я прекрасно понимал, почему Вероника избрала такую стратегию. Она не дала хода преступлению Мрака, а теперь не стремилась обострить конфликт с Говорящей-с-Травами, хотя подобные выходки, несомненно, подтачивали ее власть. Дело тут было совсем не в слабости или нерешительности нашего рикса, а в том, что рикс опасалась преждевременного раскола во фригольде, который обрушит все ее планы. А вот в чем они заключались и почему Вероника просила дождаться тинга — можно было только догадываться.

Но мне, конечно, от этого легче не становилось.

В общем, исчезновение Травинки осталось почти незамеченным. Большинство колонистов даже не обратили внимания на инцидент — мало ли какое задание получила юная Восходящая? И, конечно, никто не собирался из-за этого отменять нашу работу. Долгие выходные закончились, винтокрыл с двумя импеллерами стоял на площадке, готовый к взлету. Первые дни я с Фьюри просто облетывал его, испытывая новый винт во всевозможных режимах, а ребята дежурили на разных постах или выходили на охоту. Надо сказать, люди Трейва качественно выполнили свою работу, «Грифон» вновь стал полноценным летательным аппаратом, мог развивать нормальную скорость и маневрировать без риска потерять равновесие. Отличная машинка! Хотя тяговооруженность на одном тилтроторе оставляла желать лучшего, все-таки это совсем не тот инвалид, который я пригнал из теневых земель. Даже с полной нагрузкой и подвешенными ракетными барабанами, винтокрыл спокойно прошел все тесты когитора и поддерживал необходимый набор функций.

Попутно я понемногу начал обучать Фьюри. Она уже умела управлять винтокрылом в полетном режиме и даже могла поднимать его в воздух, но самая сложные часть пилотирования — это маневрирование, и, конечно, посадка. Когтистые псевдоупоры «Грифона» позволяли садиться на любой тип поверхности, но процесс требовал отточенного глазомера и навыка. У меня он имелся изначально, но полностью раскрылся уже здесь: Навыки «Универсальный Пилот» и «Визуальное Исчисление» за время полетов незаметно росли, не собираясь останавливаться. Сейчас каждый из них составлял восемь бронзовых звезд — видимо, система Восхождения постепенно «опознавала» мой реальный класс, но предел, судя по темпу набора звезд, еще не был достигнут. Каков же он на самом деле? Когда мы летали, я порой ловил удивленные взгляды Фьюри — видимо, летное мастерство было не совсем обычным для молодого, только что окончившего академию универсального пилота. Ей самой подобное давалось с огромным трудом, хотя и с реакцией, и с глазомером у женщины все было в порядке. Но для того, чтобы стать настоящим пилотом, требуются не дни, а месяцы практики, десятки часов налета, и конечно, Лилия ван дер Саар не могла меня заменить в ближайшей перспективе.

А еще понемногу возвращалась память.

Я разговаривал со многим колонистами по этому поводу. Криогенная амнезия проходила по-разному — у кого-то память восстанавливалась быстро, за неделю-другую, но большинство полностью вспоминали прошлую жизнь через три-четыре, иногда шесть месяцев. Я не стал исключением, и уже мог вспомнить лицо матери, голос отца, имена своих товарищей по интернату и прозвища преподавателей в академии Звездного Флота. Пока фрагментарно, но с каждым днем всплывало все больше отчетливых деталей.

Однако меня не оставляло странное чувство, словно это чужие, искусственные образы. Они происходили, я их помнил, но не было некоего ощущения духовного сродства. Как будто это происходило не со мной, а с кем-то, просмотревшим нейрограмму про детство и юность Сигурда Морозова в режиме ускоренной перемотки. А вот сам он, это кто-то, был подобен закрытому черному ящику. Ловя эмоции и смыслы прошлого, я мучительно пытался добраться до того, что внутри — но там была только непроглядная, засасывающая глубина. Очень необычное ощущение, которое можно было объяснить пока еще не восстановившимися функциями мозга. Оставалось надеяться, что со временем это пройдет…

Особо заморачиваться этими проблемами было некогда. Во фригольде активно шла подготовка к большой экспедиции в Шторм. Я не мог этого не заметить, потому что ежедневно перебрасывал людей и грузы между Стрелой, фригольдом и фермой Эйрика. Видел крипторы с оружием и боеприпасами, земную технику, подготавливаемую к рейду, и вьючные тюки с запасами, которые собирали для долгого похода. Вернулось из разведки копье Ассоль, а затем и копье Мрака — нас снова искусно развели, организовав трехдневное дежурство на Южном Посту, а вот Говорящая-с-Травами так и не объявилась во фригольде, отчего уже поползли нехорошие слухи.

Она исчезала и раньше, часто без объяснения причин, однако накануне ответственных больших рейдов — никогда. И всегда согласовывала свои отлучки с руководством колонии, а сейчас никто, ни рикс, ни знаменосцы, не могли сказать, когда она вернется.

И вернется ли вообще.

От этой неизвестности было хреново на душе. Все изменилось в моей жизни, как будто повернули выключатель и мир потерял половину радостных красок. Я выполнял свою работу, ходил, ел, пил, разговаривал, но делал все это на автомате, как запрограммированный синтетик. Вкус еды или улыбки девушек больше не приносили радости, казались чем-то не имеющим никакого значения. Каждый день и каждую ночь я видел ее лицо, думал о ней, мучительно ломал голову, как быть, что делать… Травинка, оказывается, успела прирасти к моей душе, и я был уверен, что девушка сейчас страдает не меньше.

Я не собирался прощать и оставлять возлюбленную матери на растерзание. Выход имелся даже в ближайшей перспективе — нужно было