Екатерина Воронина - Анатолий Наумович Рыбаков

натуре спокойного и доброго, но вечно раздраженного тем, что он работает в самом тяжелом порту, в самых сложных и трудных условиях.

— При чем здесь условия? — еще нетерпеливее заговорил Леднев. — На участке Ворониной такие же условия, а вот ведь добилась скоростной погрузки.

Кате стало стыдно, как школьнице, которую учитель незаслуженно поставил в пример другим ученикам. Разве можно ссылаться на ее участок, находящийся в несравненно лучших и, честно говоря, искусственных условиях?

— Вот и все! — Леднев положил трубку на рычаг. Нетерпеливое и раздраженное выражение, которое было у него при разговоре с Толченовым, точно рукой сняло. Глаза мягко и приветливо улыбались Кате. Он исполнил начальнический долг, поругал подчиненного. И забыл об этом. Раньше такое обаятельное простодушие, возможно, и обескуражило бы Катю. Теперь она знала, что стоит за этим.

— Напрасно ты ставишь нас в пример, Костя. Мне это неприятно.

— Ха, — Леднев беззаботно махнул рукой, — ты думаешь, я всем о тебе говорю? Просто ты попалась на глаза, вот и сослался на тебя. Живой пример…

— Я тебя прошу больше этого не делать, — твердо сказала Катя.

— А почему, собственно? Что случилось?

— Я не хочу быть «образцово-показательной». Тем более что эта показательность искусственна, и ты это знаешь. Я работаю в коллективе, и мне стыдно перед людьми! Что касается Толченова, то я на твоем месте не отделывалась бы общими фразами — как-никак самый тяжелый порт.

Он примирительно улыбнулся.

— В нашем деле нельзя без общих фраз. Народу много, для каждого свое слово не придумаешь.

— Было у нас собрание, — продолжала Катя. — Ты выступал. Мы так много ждали от этого. А ты отговорился, ничего не изменилось. И люди это понимают. А я хочу, чтобы твои подчиненные тебя уважали.

Он сразу помрачнел.

— Ты хочешь сказать, что меня не уважают?

— Тебя уважают. Но люди ждут, что ты, облеченный такой властью, решишь то, что они решить не могут. Толченов — он вертится как белка в колесе, ведь там еще причалы не восстановлены после войны. А ты не решаешь его вопросов, уходишь от них. Ты знаешь, что делается у нас с подачей вагонов, с подходом судов. И опять же уходишь от этого. И я прошу тебя, не обижайся. Разве мы не обязаны говорить друг друг правду?

Он вдруг сказал:

— А Ирина-то права была. — И в ответ на недоуменный взгляд Кати добавил: — Она меня предупреждала, что ты будешь нотации читать.

— Вот как… А что она тебе еще говорила?

— А что ей говорить?.. Она все понимает. Так и сказала: «Жениться хочешь».

— Ну и что?

— Благословила.

— Ты правду говоришь?

— Неужели бы я стал тебя обманывать? Она умная девочка, все понимает. Ты ей понравилась, только боится, что ты будешь меня обижать. И видишь — не ошиблась.

— Я ей показалась ведьмой? — рассмеялась Катя.

— Не знаю, чем ты ей показалась, только вот так она сказала. А понравиться — ты ей понравилась.

— А кто первый заговорил об этом: ты или она?

— Я.

— Что ты ей сказал?

— Спросил, как ты ей понравилась.

— Ну и что? — допытывалась Катя. Ей хотелось знать весь разговор, во всех подробностях.

— Что «ну»? — засмеялся Леднев. — Я же тебе все рассказал. Она все понимает и все одобряет. Ты сомневалась в этом?

Катя пожала плечами.

— Кому приятно заполучить мачеху?

— Вот видишь, — многозначительно сказал Леднев, — а вышло по-другому. И что ты сегодня наговорила, все это тоже не совсем так.

Катя слабо возразила:

— Ты правильно меня пойми…

Но он не дал ей договорить.

— Я все понимаю: ты делаешь трудное дело. Не все идет гладко, не все получается, но не надо нервничать. Возможно, ты в чем-то и права. Но надеюсь, ты не считаешь меня закоснелым бюрократом и негодяем?

— Зачем ты это говоришь!

— Теперь скажи: поедем мы в Кадницы или нет?

— С удовольствием. А Ирина?

— И Ирина. Только ты при ней не будешь меня прорабатывать?

— Постараюсь, — засмеялась Катя.

Так вот всегда. Леднев уходил от разговора. У него был для этого большой набор мимических приемов: неопределенное поднимание бровей, кивок, наклон головы, который может означать и согласие, и несогласие, и принятие к сведению, и непринятие к сведению, а может, и вовсе ничего не означать; улыбка, которую понимай как хочешь, а не хочешь, так вовсе не понимай… Кате оставалось только вышучивать его привычные выражения: «Как мы будем выглядеть?», «Руководство нас поправит», «Правильно расставьте людей», «Поговорите с народом». В ответ Леднев смеялся и сам вспоминал казенные фразы, которые он употреблял или слышал от других. Это превращалось в игру, и Катя ничего не достигала. У Леднева была самая непроницаемая броня — мягкая, от нее даже ничего не отскакивало.

Но то, что рассказал ей Леднев об Ирине, опять примирило их: он говорил с дочерью и сгладил инцидент.

Лучше, если бы он сделал это до прихода Кати, но это уже ошибка, а не малодушие. Доводы, которые приводила она самой себе в оправдание Леднева, теперь казались ей убедительными. Сложно, трудно: отец, дочь, семья — разве есть тут место раздражению, обиде… Катя представляла себе разговор Леднева с Ириной, это было тяжело им обоим. Она с нежностью думала об этой тоненькой девушке с живыми, насмешливыми глазами, которые вдруг стали, когда Катя говорила с ней, такими жалкими и растерянными… Она была чересчур жестока, слишком строго выговаривала.

Катя надеялась, что поездка в Кадницы сдружит их. Впереди много трудного: Ирина, характер Леднева, новая семья. Но Катя чувствовала себя сильнее и Леднева и Ирины. И она все сделает для того, чтобы все были счастливы.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Анастасия Степановна засуетилась, собирая гостинцы и все, что наказывала прислать грозная свекровь.

— Разве угодишь старой? Что ни сделай, все нехорошо. Ты уж, Катерина, так и скажи: что могла, достала, а чего нет, того нет. И мне тоже некогда по магазинам бегать.

Катя приехала на пристань. Ирины там не оказалось.

Леднев, без кителя, в сетке с короткими рукавами, возился с мотористом в лодке. Он выскочил на поплавок, взял Катю за руку, повел в будку. Все это он проделал, не говоря ни слова, с деланно-непроницаемым выражением лица. Катя покорно шла за ним, понимала, что Леднев шутит, но не понимала еще, что эта шутка означает. В будке Леднев, продолжая одной рукой держать Катю, другой снял телефонную трубку и так, с трубкой в руке, набрал номер.

— Это ты? — спросил Леднев в трубку. — Ну, теперь разговаривай.

И передал трубку Кате.

— Слушаю, — сказала