Красота - это горе - Эка Курниаван

– Сдается мне, вы, ребята, забыли бросить в море голову быка, вот Богиня Южных морей больше и не делится с вами рыбой, – усмехнулся Шоданхо, попивая кофе и покуривая гвоздичную сигарету.

– Верно, Шоданхо, ритуал мы не проводили – нам и быка-то купить теперь не на что! Не злите этих несчастных, ведь нет врага опасней голодного.

– Угрожаете мне, Товарищ? – вновь усмехнулся Шоданхо. – Так и быть, оплачу вам ритуал из своего кармана, бросим скупой Богине Южных морей бычью голову в благодарность за моего первенца. А что до рыбаков, могу предложить только одно: куплю третье судно, возьму ваших рыбаков на работу – пусть получают зарплату и не боятся ни штормов, ни ревматизма. Как вам это, Товарищ?

– Советую вам все взвесить, – ответил Товарищ Кливон. И поспешил распрощаться с Шоданхо, который оказался типом весьма увертливым и от кораблей своих отказываться явно не намеревался.

Новое рыболовное судно и вправду спустили на воду, когда Аламанда была на седьмом месяце, да только на церемонию никто из рыбаков не пришел, лишь кучка приближенных Шоданхо. Товарищ Кливон предупредил Шоданхо, что его суда в опасности, но Шоданхо лишь отмахнулся. Ему, похоже, было безразлично: на предложение новых переговоров не откликнулся, целыми днями сидел дома и ждал появления первенца – его радости и гордости, его будущего. Ради него он изменит свой рабочий распорядок, он даст ребенку все необходимое, сам будет его в школу водить, когда тот подрастет.

Вот ему и не было дела до забастовки, которую вдруг объявили рыбаки на его судах, в основном то были жители прибрежных поселков. Забастовщики не дрогнули под натиском полиции и солдат. Не спросясь Шоданхо, капитан одного из кораблей уволил мятежников, взамен нанял новых, готовых соблюдать трудовой договор. Среди уволенных оказались и представители Союза рыбаков.

Недовольные рыбаки всерьез задумали сжечь корабли. И снова Товарищ Кливон их успокоил, обещав поговорить с Шоданхо. На этот раз волей-неволей пришлось идти к Шоданхо домой – теперь, когда до рождения ребенка оставалось всего два месяца, в штабе тот появлялся редко. И встречи с Аламандой Товарищу Кливону было не избежать.

Дверь открыла Аламанда – вышла вперевалку, отяжелевшая, из-под цветастого домашнего платья выпирает огромный живот. С минуту глядели они друг на друга с тоской, объединенные общим тайным желанием – броситься друг другу на шею, осыпать друг друга поцелуями и вместе поплакать над своим несчастьем. Не поздоровавшись, не улыбнувшись, стояли они неподвижно, просто глядя друг на друга. Товарищ Кливон отметил, что беременность Аламанде к лицу – он будто смотрел на русалку из рыбацких сказок или на Богиню Южных морей, дивную красавицу.

Он перевел взгляд на живот Аламанды и будто увидел ее насквозь, вместе с ребенком во чреве. Наверное, жалеет, что это не его ребенок, – решила смущенная Аламанда. Ей хотелось молить о прощении, сказать, что она до сих пор его любит, но их разлучила злая судьба. “Может, я и смогу за тебя выйти, когда овдовею”. Но Товарищ Кливон ни о чем подобном явно не помышлял, потому сказал вдруг:

– Чрево твое как сосуд пустой.

– Что это значит? – встрепенулась Аламанда; желание открыться угасло.

– Нет там ни мальчика ни девочки, один воздух, как в пустом сосуде.

Аламанда была уязвлена и обижена, восприняв его слова как оскорбление, и, не желая слышать новых, молча развернулась и едва не столкнулась с Шоданхо, который уже спешил к дверям и слышал удивительные слова Товарища Кливона. Аламанда скрылась в доме, а двое мужчин опустились в кресла на веранде, где обычно сидели по вечерам Шоданхо с женой.

Не в пример Аламанде, Шоданхо принял слова Товарища Кливона всерьез – встревожился, переспросил, что означает “сосуд пустой”. И Товарищ Кливон повторил слова, сказанные Аламанде: нет там ни мальчика ни девочки, один воздух.

– Это невозможно, врач подтвердил, что жена моя беременна. Взгляните сами на ее живот! – бурно возмущался Шоданхо.

– Да видел я ее живот, – отозвался Товарищ Кливон. – Вот и брюзжу из ревности, только и всего.

Случился однажды переполох на всю Халимунду: в куче мусора нашли младенца. Мальчик был жив, хоть его изрядно потрепали собаки, – и поняли люди, что вырастет он силачом. Много дней искали мать, но та не объявилась, а уж о том, кто отец, и подавно было не догадаться.

Вынянчила ребенка безмужняя старуха по имени Макоджа – весь город ее ненавидел, при том, что обойтись без нее никто не мог. Промышляла она ростовщичеством – все прочие занятия были ей недоступны. Крестьянствовать она не могла – никто бы не продал ей землю, а клочок, доставшийся в наследство, был слишком мал; работать тоже не могла – не брали, и все тут. Даже замуж ее никто не взял, хоть и предлагала она себя в жены шестнадцати мужчинам. Жила она одиноко и уныло, зато со всеми расквиталась: прикидываясь доброй, давала взаймы горожанам, терпевшим нужду, а потом душила их людоедскими процентами.

Словом, было за что ее ненавидеть, особенно тем, кто увяз в бесконечных долгах. Все ее сторонились, чурались, считали дрянней самых отъявленных грешников. Но если прижмет нужда и никакие другие средства не помогают, то стучались к ней в дверь, зная, что только здесь ждет их помощь, пусть и временная. Макоджа понимала, что их учтивые поклоны – лишь притворство, а за фальшивыми улыбками прячется отчаянная мольба, но что поделать, работа есть работа.

Все гадали, на что она пускает деньги, ведь богатства у нее не прибавлялось. Дом она не перестраивала, разве что стены иногда покрасит или сделает мелкий ремонт. Деньгами не сорила, родных у нее не было, и никто ни разу не видел, чтобы она клала выручку в банк, – значит, рассудили люди, старуха прячет деньги под матрасом. И вот однажды ночью залезли к ней в дом четверо грабителей. Соседи все знали и смотрели из-за занавесок. Макоджа невозмутимо наблюдала, как обшаривают каждый уголок ее жилища. И, все обыскав, денег так и не нашли – ни под матрасом, ни в печи, ни в кубышке. В шкафу оказалась только одежда, а в буфете – блюдо риса да миска морковного супа. Сдавшись, четверка в масках оставила поиски и обступила Макоджу, так и стоявшую в дверях спальни.

– Где деньги? – сердито рявкнул один.

– Буду рада вам одолжить, – улыбнулась Макоджа, – под сорок процентов, до конца недели.

Воры ушли, не сказав больше ни слова.

С тех пор Макоджу никто не грабил, тем более что вскоре взяла она ребенка на воспитание. О малыше она пеклась, потому что всю жизнь мечтала стать матерью, а еще потому, что не нашлось других охотников забрать его с помойки. Вот мальчик и рос у нее. Имя Макоджа дала ему славное, Бима, в честь могучего царевича из “Махабхараты”, но все звали его Идиотом, потому что никому не давал он житья, и вскоре все, кроме Макоджи, забыли его настоящее имя, а потом и сам мальчик забыл, и стал он зваться Эди Идиотом.