Империй - Роберт Харрис

В середине дня гонец доставил письмо от Гортензия, в котором тот от имени Верреса предлагал компенсацию в размере одного миллиона сестерциев. Луция это предложение вывело из себя, и он назвал его оскорбительным, а Цицерон без колебаний просто-напросто выгнал гонца. Часом позже тот вернулся с тем, что Гортензий назвал «последним словом в торге» — предложением полутора миллионов сестерциев. На этот раз ответ Цицерона был более пространным. Приказав мне записывать, он принялся диктовать:

«Марк Туллий Цицерон приветствует Квинта Гортензия Гортала! Учитывая смехотворно малую сумму, предлагаемую твоим клиентом в качестве компенсации за совершенные им злодеяния, я намерен просить Глабриона разрешить мне воспользоваться завтра своим правом выступления в суде по этому и другим вопросам».

— Поглядим, насколько привлекательной ему и его друзьям-аристократам покажется перспектива того, чтобы их снова ткнули носами в их собственные фекалии! — воскликнул Цицерон, обращаясь ко мне.

Я запечатал письмо, отнес его гонцу, а когда вернулся, Цицерон начал диктовать речь, которую он собирался произнести на следующий день. Это должна была быть обличительная филиппика, бичующая аристократов, подобно продажным девкам торгующих своими знатными именами и именами своих предков ради защиты негодяев вроде Верреса.

— Нам известно, с какой ненавистью, с какой неприязнью смотрит кое-кто из «благородных» на энергию и способности «выскочек». Стоит нам закрыть глаза хоть на мгновение, как мы окажемся пойманными в какую-нибудь хитроумную ловушку. Стоит нам предоставить хоть малейшую возможность заподозрить или обвинить нас в недостойном поведении, мы сразу же столкнемся с ними. Поэтому мы ни на секунду не можем ослабить бдительность, для нас не существует ни отдыха, ни праздников. У нас есть враги — так встретим их лицом к лицу! У нас есть задачи — так решим их с достоинством, не забывая о том, что враг, который известен и открыт, не столь опасен, как недоброжелатель, который молчит и скрывается!

— Считай, что ты заполучил голоса еще одной тысячи избирателей, — пробормотал Квинт.

День тянулся долго и без каких либо происшествий. Ответа от Гортензия все еще не было, как вдруг перед закатом с улицы послышался какой-то шум, и вскоре в кабинет ворвался едва дышащий Эрос и сообщил, что в вестибюле нашего дома находится сам Помпей Великий. Вот это была новость так новость! Цицерон и его брат ошалело переглянулись, и тут же снизу послышался знакомый командный голос.

— Ну и где он? — пролаял Помпей. — Где самый великий оратор современности?

Цицерон еле слышно выругался, а затем поспешил в таблинум. Квинт, Луций и я последовали за ним — как раз вовремя, чтобы лицезреть, как из атриума появляется первый консул. Скромные размеры нашего дома заставляли его выглядеть еще величественнее, чем обычно.

— Ага, вон и он! — прогрохотал Помпей. — Вот он — человек, встретиться с которым теперь каждый почитает за честь!

Он шагнул к Цицерону и крепко обнял его своей медвежьей хваткой. Мы стояли позади Цицерона, поэтому я видел, как хитрые серые глаза консула ощупывают каждого из нас, а когда Помпей освободил немного придушенного хозяина дома из своих объятий, то пожелал, чтобы ему представили каждого из нас, включая меня. Вот как вышло, что я, обычный семейный раб из Арпина, имею теперь возможность с гордостью сказать: в возрасте тридцати четырех лет мне пожимали руку оба правящих консула Рима.

Помпей оставил своих телохранителей на улице, и это тоже являлось знаком особого доверия и почета. Цицерон, манеры которого всегда были безупречны, послал Эроса сообщить Теренции, что к нам пожаловал Помпей Великий, и попросить ее спуститься, а мне велел налить всем вина.

— Ну, если только глоточек, — проговорил Помпей, беря своей огромной ручищей кубок. — Мы отправляемся на пирушку и заглянули буквально на минуту. Но не могли же мы пройти мимо нашего знаменитого соседа и не засвидетельствовать ему наше почтение! На протяжении последних дней мы следили за твоими успехами, Цицерон. О них нам докладывал наш добрый друг Глабрион. Просто великолепно! Мы пьем за твое здоровье! — Помпей поднес кубок ко рту, но я сумел заметить, что он даже не пригубил вино. — А теперь, когда это грандиозное мероприятие увенчалось успехом и осталось позади, мы надеемся, что сможем видеть тебя чаще, чем прежде. Тем более что я вскоре стану рядовым гражданином.

— Для меня это будет большой честью, — с легким поклоном ответил Цицерон.

— Чем, к примеру, ты собираешься заняться послезавтра?

— Но послезавтра состоится открытие твоих игр, и ты наверняка будешь занят. Может, в какой-нибудь другой день…

— Чепуха! Я приглашаю тебя присутствовать на открытии, причем в моей персональной ложе. Тебе не повредит лишний раз показаться в моем обществе. Пусть все видят нашу дружбу! — великодушно добавил Помпей. — Ты ведь любишь игры?

Цицерон несколько секунд колебался, выбирая между правдой и ложью. Однако выбор у него был невелик.

— Я обожаю игры, — солгал он, — и для меня нет более приятного времяпрепровождения.

— Великолепно! — просиял Помпей.

В этот момент вернулся Эрос с сообщением о том, что Теренции нездоровится, поэтому она не может спуститься и передает гостю свои извинения.

— Жаль, — сказал Помпей с немного обиженным видом, — но, надеюсь, нам еще представится случай познакомиться. — Он вернул мне кубок с нетронутым вином. — Нам пора. У тебя наверняка много дел. Кстати, — сказал Помпей уже от самого порога, — ты определился относительно суммы штрафа для Верреса?

— Еще нет, — ответил Цицерон.

— А сколько предлагают они?

— Полтора миллиона.

— Согласись на эту сумму, — проговорил Помпей. — Ты уже облил их дерьмом, так не заставляй их его жрать. Мне не хочется, чтобы стабильность государства и дальше подрывалась этим процессом. Ты понял меня?

Он дружески кивнул Цицерону и вышел. Мы услышали, как открылась входная дверь, и командир телохранителей рявкнул на своих подчиненных, приказывая им взять на изготовку. Дверь захлопнулась, и воцарилась тишина. В течение некоторого времени все молчали.

— Какой ужасный человек! — сказал Цицерон и, обращаясь ко мне, велел: — Принеси еще вина.

Вернувшись с новым кувшином вина, я увидел, что Луций хмурится.

— По какому праву он с тобой так разговаривает? Он же сказал, что это был частный визит!

— Частный визит? — Цицерон расхохотался. — Это был визит сборщика податей.

— Каких еще податей? Разве ты ему что-то должен? О-о-о… — выдохнул Луций, не закончив фразу.

Возможно, Луций и был философом, но идиотом он точно не был, поэтому в его взгляде сразу же появилось понимание, а на лице — гримаса отвращения.

— Не будь так строг ко мне, Луций, — проговорил Цицерон, хватая его за руку. — У меня не было выбора. Марк Метелл получил по жребию председательство в суде по вымогательствам, судьи-присяжные были подкуплены, слушания были на грани краха. А я оказался вот на столько, — Цицерон показал кончик мизинца, — от того, чтобы вообще отказаться от процесса. А потом Теренция сказала мне: «Сделай свою речь короче», — и я понял, в чем состоит выход из такого положения: обнародовать в суде все документы, предоставить всех свидетелей, причем сделать это за десять дней, чтобы опозорить их! Ты улавливаешь мою мысль, Луций? Опозорить их на глазах у всего Рима, чтобы у них не было иного выхода, кроме как признать Верреса виновным!