Дневной Дозор - Сергей Лукьяненко

Шагрон просто кивнул. Я тоже решилпоздороваться:

— Доброго утра.

— Это наш коллега с Украины, — представил меняЭдгар. — Если что — в гостевой сектор пропускать его без контроля.

— Понял, — мгновенно согласился Олег. — В базуего внести?

— Внеси.

Олег взглянул мне в глаза, приветливооскалился, с некоторым усилием считал метку о регистрации, сел за стол и вынулиз ящика ноутбук.

— А напарник твой где? — спросил Эдгар. Олегсделался виноватым:

— За сигаретами побежал… На минутку.

— Пошли, — вздохнул Эдгар, взял меня за рукави увлек к лифтам. Шагрон уже успел утопить кнопку вызова.

Ехали мы долго. По крайней мере дольше, чеммне представлялось. Но потом я вспомнил о добавочных этажах, и все встало насвои места.

— Гостевой сектор расположен на девятом этаже,— пояснил Эдгар. — В сущности, та же гостиница, только бесплатная. Кажется, тамсейчас даже кто-то живет.

Двери лифта бесшумно разошлись, и мы оказалисьв квадратном фойе, обставленном с разумным сочетанием роскоши и экономнойрабочей функциональности. Кожаные диваны и кресла, кадка с живой пальмой, настенах — гравюры, ковер, паркет. Стойка на манер гостиничных, только ничегопохожего на стол и стул для коридорной нет. Лишь закрытое бюро, но в замочкеторчит элегантный металлический ключ.

Эдгар отомкнул бюро; внутри оказалисьаккуратные горизонтальные грибочки, на каждом из которых висел ключ. И номеркирядом с каждым грибочком.

Впрочем, я погорячился — на двух грибочкахключей все же не было — на втором и на четвертом.

— Выбирай. Если ключ висит здесь, значит,квартира свободна.

Он сказал именно «квартира», а не «номер»,словно бесплатность жилья для Иных являлась как раз той границей, котораяотделяет безликие гостиничные номера от места, которое можно назвать домом.

Я взял ключ номер восемь. Правый во второмряду.

— Осматриваться будешь потом, — предупредилЭдгар. — Оставь вещи и сразу возвращайся.

Я кивнул. Интересно, что затевают мои Темныеколлеги? Наверняка вежливый, но дотошный допрос.

Ладно. Выдюжим. Свои все-таки.

Квартира действительно была квартирой. Скухней, раздельным санузлом и тремя просторными комнатами. И огромной прихожей— типичная сталинка с евроремонтом. Потолки — метра три с половиной, а то и всечетыре. Я повесил куртку на вешалку, а сумку бросил посреди прихожей. Вышел вкоридор и захлопнул дверь.

Из четвертой квартиры слабо доносилась музыка;минуту назад, когда я проходил мимо, это было что-то легкое и зарубежное. Нотеперь песня сменилась, и я скорее угадывал, чем слышал, слова, почтизаглушенные жестким ритмом и саундом хард-рока:

Ты брошен вниз силой судьбы,

Ты унижен и раздавлен.

Время забыть то, кем ты был,

Но помнить, кем ты стал!

Брошен на дно, где все равно,

За что тебя любила слава,

Подлость огнем ставит клеймо,

Душа твоя пуста.

Люди на дне рыщут во тьме,

Они готовы жрать друг друга.

Лишь бы продлить дикую жизнь,

Урвать себе кусок…

Злой среди них, жалких и злых,

Ты в той же стае мчишь по кругу,

С ними ползешь за кормом под нож,

Как раб или пророк.

Не знаю почему, но я замер перед чужой дверью.Это были больше, чем просто слова. Я впитывал их кожей, всем телом. Я забыл,кем я был, но как вспомнить — кем я стал? И не вышел ли я на новый круг вместес неведомой мне пока стаей?

О если б слушать только тишину,

Не ложь, не лесть, не полдень и не тьму.

Под солнцем снегом тая,

Любить, измен не зная,

Ты умер бы от злой тоски!

Ну, тишину мне слушать в ближайшее время явноне светило. Слишком уж многие моей скромной персоной заинтересовались. ИСветлые, и Темные…

Голос певца тем временем окреп, сталторжествующим и дерзким:

Эй, жители неба!

Кто на дне еще не был?

Не пройдя преисподней,

Вам не выстроить рай!

Эй, жители дна!

Гром смеется над вами.

Чтобы быть с ним на равных —

Есть один путь наверх!

Есть один путь наверх…

Вот как, значит… Наверх. И рая, получается, недостичь, если предварительно вдоволь не потолкаться в преисподней. Вот только ирай, и преисподняя для каждого свои. Но, с другой стороны, Кипелов об этом,собственно, и поет.

Странно. Я раньше уже слышал эту песню, и имяпевца отложилось в памяти, и даже на болванку для плейера ее внес. Но сейчасона прозвучала совершенно по-новому, неожиданно резанув по сознанию осколкомневидимого стекла.

— Коллега! Поторопитесь! — окликнул меня Эдгар.

Я с сожалением отступил от двери.

«Надо будет потом послушать… Купить весьальбом — и послушать…»

Голос певца таял позади:

Но если луч вспыхнет в мозгу

И покорность выбьет клином,

Прошлые дни в душе оживут,

Свершится новый грех.

Кровь на руках, кровь на камнях,

По телам и жалким спинам

Тех, кто готов подохнуть в рабах,

Ты рвешься вновь наверх.

Мне почему-то показалось, что Кипелов поет обэтом слишком уж со знанием дела. О крови. О дне. О небе. Он вполне можетоказаться Иным, этот длинноволосый кумир российских металлистов. Во всякомслучае, я бы этому не слишком удивился.

Вместе с Эдгаром и Шагроном мы поднялись ещеэтажом выше и оказались в настоящем офисе. С просторным залом, поделенным нанебольшие отгороженные ширмами кабинки, с отдельными кабинетами чуть в стороне,с холлом, отделенным от Тверской громадным, чуть затененным стеклом. Я отметил,что Темные практически не пользовались стационарными компьютерами — во всякомслучае, трое сотрудников, не то гиперполуночников, не то очень ранних пташек,все как один сидели, уткнувшись в матрицы ноутбуков.