Державы Российской посол - Владимир Николаевич Дружинин
Шрифт:
Интервал:
Пора прощаться с Амстердамом.
Складываться начали до отъезда недели за две. Федька собирал купленное, набивал сундуки, князь-боярин заносил каждую вещь в опись.
«Княжне колпачок тафтяной».
Представил, как обрадуется девчонка, как примерять станет и так и этак, забавно пыхтя, носишком тыча в зеркало.
«Коробка чоколаты лепешечками».
Оба полезут — и сын и дочь. Поди-ка ведь не пробовали еще… Зачмокают, ручейками потечет чоколата с коричневых губ, вымажутся, разбойники.
«Японский кафтан».
Наденешь, подымешь руки — ну точно птица! А за стол в нем сесть — куда денешь рукавищи? Куплен для потехи, детей посмешить.
«Пистоли, галун на шляпу, ножик садовый, французская чернильница, чулки шелковые пестрые, чулки красные, шесть рубашек» — это все себе.
Для княгини ничего нет. Тафты да шелка в Москве не дороже. Борис сердит на жену — скупится, денег с вотчин не допросишься. Хороша и без подарков, коли так.
Один короб заняли книги — словари, труды историков, географов, архитекторов, наставления для домоводства, для лечения болезней, для садовничества. Два больших глобуса Федор обернул тряпьем, обшил рогожей каждый отдельно.
Откусил нитку, разогнул спину, протянул жалобно, тоненько:
— Огурца захотелось… Нашего огурчика…
Пнул глобус ногой, планета земная откатилась к стене, ослепшая, ушастая.
— Нашего засолу, знаешь, князь-боярин, с укропцем, с дубовым листом, с чесноком…
— Еще чего тебе? — спросил князь-боярин, облизываясь.
— Рыжичков бы, а?
— Помолчи лучше!
Целое лето ехать, а он, черт губастый, про рыжики!
— Княгиня напасла, чай, — жмурится Федька, мотает головой. — Грибков, капустки…
— Уж она угостит, — бросил князь со злостью, не стесняясь холопа. — В горло не проскочит.
Анджей Манкевич, в русском обиходе Манкиев, еще много лет посылал донесения российским резидентам в Голландии с разными курьерами.
В 1717 году тайная почта доставила ему письмо.
«Мой господин!
Я ныне уведомился через господина Фанденбурга о случившейся печали, о переселении от здешния жизни князя Андрея Яковлевича Хилкова и напоминая о Вас, как я в бытность мою в Ярославе в доме Вашем был, соболезную особливо к Вашим интересам собственным, что Вы тою смертью князя Хилкова уединены осталися, того дня к Вашим авантажам объявляю свои исходные намерения и прошу Вас в добром самом надеянии взять по прошению моему сию резолюцию и в Голландию ко мне прибыть, на что обещаюсь своим честным словом, что я Вас честно вести буду и произведу в такой градус, который сходен с интересом Вашим, а между тем Вам объявляю, что Вам из Швеции освободиться легко можно, понеже вы нации Польской, а не Российской.
Впротчем пребываю Ваш добрый друг Б о р и с К у р а к и н».
Манкевич вернулся в Москву, служил в коллегии иностранных дел, ездил к шведам в качестве дипломата, с Румянцевым, договариваться об условиях Ништадтского мира.
Еще будучи в плену, он затеял обширное сочинение о начале и развитии русской державы. Опираться ему приходилось, главным образом, на свою необыкновенную память. По неизвестным причинам труд этот — «Ядро российской истории» — вышел в свет лишь в 1770 году и долгое время, опять же по неясным мотивам, приписывался Хилкову.
В заключительной главе читаем:
«Сей государь царь Петр Алексеевич своим неусыпным промыслом державу русскую от неприятелей оборонил, народ неученый, который всякими свободными науками прежде брезговал, в ученость привел и, одним словом сказать, всю Русь художествы и ведением просветил и будто снова переродил».
С ЛИЦОМ ОТКРЫТЫМ
1
Княжич чоколатой пренебрег — сласти, мол, для малышей. Княжна заставляла есть, наскакивала, пока не притомилась. Пальчиком, измазанным чоколатой, нарисовала на зеркале рожицу.
Княгиня схватила горсть лепешечек, понюхала, высыпала обратно.
— Горелым пахнет.
Борис приподнялся с подушки.
— Забрюхатела, что ли?
— Ветром надуло… От тебя…
Скривила рот, пошла из комнаты, откидывая назад острые, сухие локти.
— Может, поп благословил, — просипел Борис вдогонку. Для крика не хватало воздуха.
Вчера, с дороги, рухнул в постель в беспамятстве. Федька раздел, укутал. Кормилица заварила травку. Поила с блюдца, приговаривая, как в давние годы: «У волка серого заболи, от Бориса отлепись!» Очнулся один — княгиня болящего и не проведала.
Кормилица, та глаз не смыкала, вскакивала с лавки, чуть застонет ее пестунчик, чуть шевельнется.
Не могла старушка утаить: около Петрова дня княгине попритчилось. Две ночи кряду не спала, корчилась. Вселился в нее будто бы нечистый. «Ой, — вопит, — скребется, ой скребется!..» Старалась вытошнить рогатого. Зашлась, помирала совсем. Причастилась святых тайн, поутихла.
— Сие феномен натуральный, — сказал Борис. — От натуры, не от чего иного. Горячность мозга от раздражения нервов.
— Намедни ух лютовала! Брошу вас всех, говорит, опротивели, подлые хари! Уеду к мужу за границу, он там с паскудными девками амурничает. Чего вздумала… А я ей — дети, говорю, дети ведь, княгинюшка! Как толкнет меня — я чуть с лестницы не полетела…
Борис, как и в прошлый приезд, отстранился от супруги, живет в башне среди книг своих, среди зеркал, коих обступают голенастые, вырезанные на дерезе нимфы. Мастер-венецеец сладострастно выпятил их женские выпуклости. Нимфы шаловливы, улыбаются Борису, ловят и перебрасывают друг другу отражение одинокого кавалера в японской одежде, располневшего, с лицом бледным и усталым.
От тех зеркал держится в эрмитаже Бориса искрящийся прохладный свет, как от амстердамских грахтов.
По утрам Федор варит князю-боярину кофий. Спускается Борис к домочадцам лишь в час обеденный, за едой молчит, не желая ссоры в присутствии слуг. А княгине хоть бы что — язык без узды.
— Тебя галанские девки чем кормили? Улитками, я слыхала… Чего нос воротишь? Зато девки сладкие, поди-ка.
Молчит Борис, крепится. Князь Александр смотрит на мачеху с мольбой, глаза большие, страдающие. После обеда отец уводит его к себе, испытывает по наукам. Мальчик смышленый; учитель, обрусевший немец Гейнц, не зря хвалит.
— Некий человек купил гусей, уток и чирков. Гуси по три алтына…
— Тя-ать! — тянет сын. — Давай лучше солдат считать!
— Мизерикордия! Из птиц солдат будем делать? Офицер набрал рекрутов. Половину в пехоту…
Любимое занятие — крутить глобус. Какое хочешь государство может указать и столицу назовет.
— А есть земля, где никто не бывал?
— Есть.
— Почему никто? Скажи царю, пускай войско пошлет туда.
— Подрастешь, сам скажешь.
Нет, ждать не согласен.
— Вот прозевает… Шведы заберут же…
Как знать, может, преславный растет воин. Слава богу, княгиня не препятствует ему в ученье. По-немецки княжич говорит нескладно, зато смело, особливо на сюжет военный. Жаль, танцевать не умеет. А ведь пора, десятый год пошел.
Истошно трещат ступени, когда
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!