Сад бабочек - Дот Хатчисон

– Я бы не стала так рассуждать. Вряд ли мне выпадет шанс снова стать той, прежней.

У него вытянулось лицо. А чего он еще ожидал? Потом Десмонд опустился на колено, взял меня за руки и улыбнулся.

– Я люблю тебя, Майя, и клянусь, что не сделаю тебе больно.

Я поверила ему лишь отчасти.

И пыталась отделаться от чувства вины.

Но не смогла. Поэтому присела к нему на колено и поцеловала. Он так увлекся в ответном поцелуе, что потерял равновесие, и мы оба повалились на сырой пол. Десмонд смеялся и продолжал целовать меня. А я поняла, что не смогу целиком поверить в его признание. Он не смог бы стать хорошим, как ни старался. Быть лучше отца и брата для этого недостаточно. Он каждый день продлевал наше заключение. И этим делал мне больно.

* * *

– В этот раз я не читала По, если хотите знать.

– Уверен, в этот раз вы сосредоточились на процессе, – сухо соглашается Виктор. – Значит, это было всерьез?

– У нас с Десмондом?

– И с ним тоже. Но я имел в виду ваши слова насчет мамы.

– Да, честно.

Какое-то время Виктор обдумывает ее слова, пытачсь уловить смысл.

Не выходит.

– До сих пор пытаетесь угадать, кто я и откуда?

– Да.

– Зачем?

Он вздыхает и качает головой.

– Потому что вымышленные люди не могут давать показания.

– Я вполне себе настоящая, изготовлена из натурального сырья.

Не стоило бы ему смеяться. В самом деле не стоило бы. Но Виктор смеется и не может остановиться. Он ложится на стол, чтобы хоть как-то приглушить смех, а когда снова поднимает глаза, она улыбается, в этот раз совершенно искренне. Хановериан улыбается в ответ.

– Реальный мир наседает, да? – спрашивает Инара тихим голосом, и его улыбка угасает.

– Будем откровенны?

– Вам тяжело спрашивать – и не менее тяжело слушать, хотя вы столько уже услышали. Вы мне нравитесь, специальный агент Виктор Хановериан. Вашим девочкам повезло, что у них такой отец. Так или иначе, история подходит к концу. И станет легче на какое-то время.

* * *

К концу лета в Саду произошли некоторые перемены. Десмонд проводил там столько времени, что стал неотъемлемой его частью. Я по-прежнему была единственной, к кому он притронулся, но не единственной, с кем он подружился. Тереза общалась с ним больше, чем со мной, потому что музыка стирала границы и позволяла забыться, хотя бы на время. Даже Блисс прониклась к нему симпатией, хотя не исключено, что она делала это ради меня.

Девушки постепенно привыкли к нему, как никогда не привыкли бы к его отцу или брату, поскольку он ничего от них не требовал. В большинстве своем они уже не верили в возможность спасения, поэтому не винили Десмонда и не ждали, что он пойдет в полицию.

Садовник был на седьмом небе от счастья.

Впервые заговорив со мной о Десмонде, он сказал, что «мама им гордится». Тогда я подумала, что сам он ее чувства не разделял. Со временем я многое поняла. Садовник всегда гордился Десмондом, но до сих пор имел дело с девушками, которые знали только Эвери. А тот не скрывал своего восторга от идеи о собственном гареме, и отцу приходилось с этим мириться. Теперь, когда Десмонд стал частью Сада, счастью Садовника не было предела. Кроме того случая с Терезой, тем летом ни у кого не было нервных срывов, никто не пострадал и не достиг рубежа в двадцать один год. Ничто не напоминало нам, что мы оказались здесь не просто ради забавы.

Ну, разве что Садовник и Эвери насиловали нас, когда им вздумается. Это сводило на нет все хорошее.

Но Садовник стал относиться ко мне иначе. С тех пор, как я переспала с Десмондом, его отец ко мне не притрагивался. Он относился ко мне, как… к матери семейства. Или дочери. Но, в отличие от Лоррейн, я не лишилась его милости. Однако теперь он считал, что я принадлежу Десмонду. С Эвери он делился, Десмонду он дарил.

Жуть, правда?

Но в то время я не задавалась такими вопросами. Если я и надеялась как-то повлиять на Десмонда, то простой влюбленности с его стороны было недостаточно. Необходимо было, чтобы он по-настоящему меня полюбил, был готов бороться за меня. А этого не случилось бы, если б он и дальше делил меня с братом и отцом.

По просьбе сына Садовник даже отключил камеру в моей комнате. Десмонд сказал, что ему неловко от мысли, что отец наблюдает за ним в момент близости. Кроме того, ему можно было доверять – разве мог он причинить мне какой-то вред? Ведь он так нежно меня любил.

Разумеется, выражались они сдержаннее, как мужчина с мужчиной. Но девушки давились со смеху, когда Блисс излагала собственную версию.

И все же Десмонд был сыном своего отца. Всякий раз, когда я пыталась проводить его до самого выхода, он вежливо, но решительно отсылал меня, и я не видела, как он водит код.

– Мама этого не перенесет, – ответил Десмонд, когда я наконец заговорила об этом. Ему сложно было открыто выступить против отца, я это понимала. Но почему бы не дать нам возможность спасти себя самим? – Доброе имя моей семьи, наша репутация, фирма… Не хочу, чтобы все это рухнуло по моей вине.

Вот так. Доброе имя было важнее человеческой жизни. Всех наших жизней.

В выходные перед началом семестра в Саду состоялся концерт. Десмонд принес колонки и установил их на вершине скалы. Садовник в виде исключения раздал нам яркие наряды и угощал сладостями. Невозможно передать, как мы были счастливы в тот вечер. Мы по-прежнему были его пленницами, и смерть ходила за нами по пятам, отсчитывая дни до двадцать первого дня рождения. И все равно тот вечер был волшебным. Мы все смеялись, танцевали и пели, кто как умел. Садовник и Десмонд танцевали вместе с нами.

Эвери сидел чуть в стороне и дулся, потому что вся эта идея принадлежала Десмонду.

Когда мы всё убрали и девушки разошлись по своим комнатам, Десмонд принес ко мне в комнату маленькую колонку, и мы медленно кружились на одном месте и целовались. Близость с Десмондом была иллюзией и ничем не отличалась от близости с его отцом. Но Десмонд этого не осознавал. Он был уверен, что я тоже его люблю, хоть ни разу не говорила ему об этом. В его понимании это было счастьем, чем-то устойчивым и нормальным, вокруг чего и строится жизнь. Я постоянно напоминала ему, что в клетке никто долго не живет. Но он то ли не понимал моих намеков, то ли старался не придавать им значения.

Десмонду страшно хотелось стать хорошим, поступать по совести. Но наша жизнь в Саду текла по-прежнему, и перемен не предвиделось.

Когда мы наконец упали в кровать, у меня голова шла кругом от его поцелуев. Я смеялась и не могла остановиться. Его руки и губы были повсюду, он тоже смеялся и щекотал мне кожу. Я не могла назвать секс с Десмондом близостью, но это было весело. Он сводил меня с ума своими ласками. А после мы перевернулись, я устроилась сверху и, закусив губу, медленно приняла его. Десмонд застонал и заработал бедрами, но не сдержал смеха, когда заиграла совершенно неуместная песня. Я шлепнула его по животу. Он приподнялся и снова стал меня целовать, потом прижал к спинке кровати.