Дерзкий поцелуй - Алисса Джонсон

— Но мы же мокрые как мыши.

— Мы и вчера были мокрыми.

— Всего какой-то час, даже меньше. А вы сказали, что до коттеджа еще целых три часа верхом. — Эви перевела взгляд на лошадей. — На мой взгляд, они не заслужили того, чтобы нагружать их сверх меры.

— Это всего лишь вода, а не камни, — возразил он, засовывая одеяло в один из седельных мешков. — Полагаю, они выдержат, с ними ничего не случится.

— Не представляю, как выдержу я. Снова карабкаться в седло, а потом покачиваться в нем…

— Если хотите подождать немного, то время у нас еще есть.

Эви уже хотела согласиться, но потом сообразила, что будет чувствовать себя ужасно неловко, сидя на земле рядом с Мак-Алистером еще полчаса — и терзаясь при этом недостойными мыслями и фантазиями. Нет, неловко — это слишком мягко сказано.

— Я… — Она отчаянно старалась придумать что-нибудь более подходящее и не столь унизительное. — Пожалуй… пожалуй, я прогуляюсь недолго.

— Прогуляетесь? — с недоумением переспросил он. Действительно, в данный момент прогулка отнюдь не выглядела самым подходящим вариантом выхода из неловкой ситуации.

— Немного, — неопределенно махнула рукой Эви, — прогуляюсь вдоль берега, туда и обратно. В движении моя одежда быстрее высохнет.

В конце концов, это предположение не выглядело лишенным здравого смысла.

Мак-Алистер едва заметно пожал плечами — чем привел ее чуть ли не в бешенство — и уселся на землю.

— Как вам будет угодно.

Когда Эви отправилась на свою маленькую прогулку вдоль берега и больше не могла его слышать, Мак-Алистер негромко вздохнул.

На самом деле, он оставался далеко не столь невозмутимым, каким хотел казаться. По правде говоря, мысли у него путались, а сердце готово было выскочить из груди — точнее, выскакивало, когда он держал на руках брыкающуюся Эви и услышал собственный смех.

Он не мог припомнить, когда смеялся в последний раз. Как не помнил и того, когда перестал получать удовольствие от жизни. Это случилось задолго до того, как он перебрался в Халдон, уж это-то он знал точно. В памяти у него сохранились смутные воспоминания о тех далеких временах, когда он делал вид, что веселится в клубах и на званых ужинах, но то было лишь средством для достижения цели.

И потом, долгое, слишком долгое время все, что он говорил и делал, тоже вело к достижению цели — чьей-либо безвременной смерти, что и стало в конечном итоге причиной того, что он разучился смеяться.

Мак-Алистер перевел взгляд на Эви и обнаружил, что она остановилась, ковыряя носком ботиночка нечто бесформенное и грязно-коричневое. Наверное, какая-нибудь гнилая деревяшка, решил он, или спутанный комок выброшенных на берег водорослей. А девушка, хотя наверняка испытывала отвращение, все-таки была слишком любопытна, чтобы отвернуться и уйти. Он улыбнулся при виде того зрелища, которое она собой представляла, прогуливаясь по пляжу, — промокшая до нитки, перепачканная с головы до ног и… ослепительно красивая.

В последние два дня он улыбался часто, намного чаще, чем прежде за целый год. Но, оказывается, он и сам не понимал, как близко подошел к тому, чтобы стать счастливым, пока не рассмеялся. И звук собственного смеха оглушил его и поверг в замешательство. Мысль о том, что он оказался способен на это, изумляла Мак-Алистера до сих пор.

Это Эви заставила его рассмеяться. Она заставила его забыть о своем мрачном прошлом, о туманном будущем и просто наслаждаться близостью смеющейся, ругающейся, промокшей и брыкающейся женщины, которую он держал на руках.

Пожалуй, он слишком увлекся этим наслаждением.

Мак-Алистер едва не поцеловал ее, когда они выбрались на берег. Она была совсем рядом, такая мягкая и чертовски соблазнительная, что он позволил себе помечтать о том, что не только целует ее. Он представил, как укладывает ее на землю там, где волны с легким плеском накатываются на берег, и бережно снимает с нее мокрые одежды, обнажая плавные изгибы, тысячи раз виденные им в горячечных снах. Его раздирало неутолимое желание попробовать ее на вкус, ощутить ее и прикоснуться к ней, накрыть ее податливое тело своим и забыть обо всем, раствориться в ней без остатка.

Забыть о том, кто он такой, где они находятся и кто их преследует.

Поступок, достойный законченного эгоиста, мог обернуться глупейшей ошибкой. Он даже не сумел предвидеть опасности, которой Эви подверглась, оставшись одна На несколько минут в пруду. Но гораздо хуже было то обстоятельство, что он, помня об опасности, все равно не возражал бы против того, чтобы не обращать на нее внимания еще час или два.

И, хотя его сердце готово было разорваться от боли, он отстранил Эви и отвернулся.

Его решение явно не доставило ей удовольствия. Он не умел читать мысли женщин — например, он никак не мог предвидеть купания в пруду, — но не разучился распознавать желание, когда сталкивался с ним, и заметил выражение уязвленной гордости и разочарования на личике Эви.

Мак-Алистер недовольно пошевелил плечами. Он ненавидел себя за то, что вынужден оскорблять ее чувства, но поступить по-другому не мог. Она была слишком чиста и невинна. Девушка вряд ли представляла, о чем просила, и уж, конечно, понятия не имела о том, к кому обращалась с просьбой. Она знала слишком мало, а он — слишком много.

Он поступил так, как должен был. А Эви… Эви принадлежала к числу тех жизнерадостных и неунывающих особ, которые не могут позволить, чтобы несколько печальных минут испортили им настроение на целый день. К тому времени, когда она закончит свою небольшую прогулку, она будет снова улыбаться. А когда они сядут в седла, она опять станет болтать без умолку.

Всего через несколько часов они достигнут коттеджа, и там Эви найдет миссис Саммерс, которая с радостью составит ей компанию во всем. Будучи единственными женщинами в доме, они непременно объединятся, чтобы заняться… — он не имел понятия чем, но тем, очевидно, чем обычно занимаются женщины, уединившись от представителей сильного пола.

Вполне возможно, что совсем скоро он будет видеть ее только за столом или случайно столкнувшись с ней в коридоре. Мысль о том, что отныне она перестанет принадлежать ему одному, причиняла Мак-Алистеру почти физическую боль. Но еще сильнее он страдал оттого, что когда-нибудь непременно превратится для нее лишь в туманное воспоминание о забавном приключении, минутном увлечении и флирте. Однако Мак-Алистер отдавал себе ясный отчет в том, что поступить по-другому — значило бы совершить ужасную и непоправимую ошибку.

Мак-Алистер был прав в одном. Эви опять улыбалась к тому времени, когда решила, что ее платье уже в достаточной степени просохло — и очистилось от водорослей и прочего мусора, — чтобы выдержать долгую скачку. Но она не рискнула бы утверждать, что счастлива, как не забыла она и о том, что Мак-Алистер не пожелал поцеловать ее. Просто Эви сочла, что улыбка будет лучшим выбором из того ограниченного количества вариантов поведения, которые имелись в ее распоряжении.