Серп и крест. Сергей Булгаков и судьбы русской религиозной философии (1890–1920) - Екатерина Евтухова

Булгаков продолжал не только взгляды Михайловского на дарвинизм (эту эмблему позитивизма) и борьбу человека с природой, но также и радикализацию и вульгаризацию позитивистской позиции у Луначарского. Возможно, самый эффектный в силу его утрированности и аффектированности вариант позитивистской увлеченности борьбой за выживание мы можем обнаружить у Федорова, в размышлениях которого битва человека с природой в конечном итоге завершается воскресением предков, а следовательно, победой над смертью.

В неоромантической версии Булгакова позитивистская борьба человека с природой выглядит примерно следующим образом. Хотя жизнь по сути абсолютна и экстратемпоральна, она протекает в эмпирическом мире только в постоянной борьбе со смертью. Парадоксальным образом жизнь оказывается заложницей слепой необходимости смерти, даже при том, что, в конечном счете, существует только жизнь, а все, в том числе и смерть, в действительности является атрибутами жизни. В эмпирическом мире жизнь по необходимости смертна (хотя это положение внутренне противоречиво). На природе лежит смертная маска материальности, а человек обречен на постоянный поиск способов удовлетворения своих материальных потребностей, иными словами, на дарвиновскую борьбу за существование. Булгаков определяет хозяйство как борьбу человека с силами природных стихий, направленную на защиту и расширение сферы жизни, покорение и «очеловечивание» природы, превращение мертвой материи – субъекта абсолютной необходимости – в живой организм. Хозяйство – это борьба жизни за победу над смертью. Мир как хозяйство есть мир как объект труда. Таким образом, хозяйственная деятельность в известном смысле противостоит природе, поскольку она направлена на подчинение природы потребностям жизни; и в то же время природа не может полностью осознать себя без воздействия на нее трудовых усилий. Природа предоставляет материал для культуры, для расширения границ жизни посредством хозяйственной деятельности.

Еще более явное слияние позитивизма и неоромантизма можно проследить в утверждении Булгакова о том, что каждый хозяйственный акт включает в себя взаимодействие человека с внешним миром, усилие субъекта (человека), направленное на изменение и организацию его объекта (природы). Человек стремится очеловечить природу, чтобы приспособить ее к своим целям; это взаимодействие субъекта и объекта мы называем покорением природы. Булгаков утверждает позитивистскую идею покорения природы в терминах романтизма, проводя знак равенства между позитивистским «человеком» и «природой» и романтическим «субъектом» и «объектом».

В результате, неоромантическая постановка проблемы соотношения субъекта и объекта ассимилировала в себя направленность позитивизма на материальный опыт. Ответ Булгакова неокантианству заставил его вернуться к фундаментальным вопросам позитивизма. Ему предстояло реализовать необычайно амбициозную программу одновременного опровержения и преодоления и Канта, и Маркса.

Он отважно взялся за дело, сочетая язык и метафоры неоромантизма с русской философской традицией и христианством, чтобы предложить оригинальное христианское модернистическое решение. Христианство оказалось единственной достаточно мощной именно интеллектуальной основой для успешной реализации столь амбициозного проекта. Как мы убедились, в булгаковском «Как возможно хозяйство?» оказались сплавлены романтический вопрос об отношениях между субъектом и объектом и позитивистское стремление понять отношения между человеком и природой. Вопрос Булгакова по-новому ставил и основную проблему позитивизма, и центральную проблему романтизма. Однако новая постановка этих проблем предполагала и их трансформацию: каждая из них изменялась за счет соприкосновения с другой, и в результате вопрос был поставлен совершенно по-новому.

В 1900 году Булгаков критиковал позитивизм за его зависимость от внешнего опыта и, следовательно, пренебрежение внутренним «я»; за его безоговорочную веру в линейность исторического прогресса; за детерминизм, исключающий свободу личности; за прославление человека, доходящее до его обожествления («человекобожие»); за превращение науки в религию и, следовательно, нежелание обращаться к реальным проблемам метафизики и религиозной веры; за увлечение фактами, приводящее к плюрализму и фрагментации знания. Лобовая попытка разобраться с этими сложностями привела лишь к промежуточному результату в форме идеализма. Однако в неоромантической редакции Булгакова проблема ставилась по-новому, что делало возможным ее решение; таким образом он достигал цели, к которой стремились все создатели модернистических моделей в области философии и естественных наук, а именно: как должен быть поставлен вопрос, чтобы на него можно было ответить[332]. Сформулированный по-новому вопрос позволил Булгакову не просто отвернуться от позитивизма, но преодолеть его изнутри путем решения созданных им проблем.

Новая формулировка трансформировала и проблему субъекта и объекта. В восприятии Булгакова манера постановки проблемы отношений между субъектом и объектом у романтиков сохраняла основной недостаток западной «кабинетной» философии. Даже Шеллинг при построении своей системы занял «искусственную» позицию «трансцендентального философа»[333]. Его разделенная на две части философия осталась абстрактной и статичной. И действительно, для Шеллинга предельно возможное взаимодействие субъекта и объекта осуществлялось в произведении искусства, аналогично тому, как у Новалиса оно превращало мир в поэзию. Вобрав в себя увлеченность позитивизма материальным бытием, булгаковский вопрос «Как возможно хозяйство?» изменил задачу философа с абстрактного созерцания на активное участие в процессе жизни и перенес последствия философского размышления из области искусства в область жизни.

Вопрос «Как возможно хозяйство?» больше не являлся вопросом о философии, искусстве или эволюции; теперь это был вопрос о жизни. Одним словом, это был фундаментальный вопрос, которым занята религия. Применение подходов материалистической философии XIX века к проблеме романтизма неожиданным образом привело к религиозным вопросам, превратив свойственную романтизму озабоченность искусством в свойственную модернизму поглощенность Жизнью. В поисках ответа на этот новый вопрос Булгаков мог обратиться к традиции русской мысли, чтобы предложить новое философское решение на христианской основе.

В рамках нового подхода получалось, что романтическое противопоставление субъекта и объекта может быть преодолено относительно легко. Если отказаться от гносеологического субъекта, этого искусственного «методологического приема», субъект и объект перестанут противостоять друг другу. В схеме Булгакова субъект-объектные отношения погружаются в хозяйственный процесс, то есть непосредственно в жизнь: субъект и объект сливаются и проникают друг друга в ходе активного участия в хозяйственной жизни. Субъект не может существовать в изоляции; он существует только в активной готовности к действиям в мире. Булгаков называет такую философию «экономическим реализмом»; и этот экономический реализм основывается на признании первостепенной важности труда как философского концепта. Одним словом, вместо того чтобы сосредоточиваться на искусственно сконструированном мыслящем субъекте, экономический реализм как мировоззрение явился попыткой понять человека и его бытие в мире.

Когда Булгаков ставил задачу «понять мир как объект трудового, хозяйственного воздействия», его цель была одновременно и скромной, и амбициозной. С одной стороны, он хотел исследовать очень ограниченную и четко определенную область философской мысли – вопрос о человеке как о хозяйствующем субъекте. Каким образом можно описать хозяйственные аспекты жизни человека в мире, то, как он потребляет и производит, каково его отношение к материальному миру окружающему его и к плодам его труда? С другой стороны, Булгаков приписывал гораздо большую значимость объекту своего