Брак с Медузой - Теодор Гамильтон Старджон

Но убивать некого. Рывок в сгущающуюся тьму, но в ней нет никого. Топот ног, огонь в животе и пламя в мозгу. Тупой, неуклюжий, бестолковый гад.

Потом возвращение к пустой, такой пустой, к невозможно пустой яме. Стань в ней и погляди на серебряные провода, которых ты больше не увидишь.

И уставившийся на него ржаво-красный глазок. Вопль, удар – и детектор летит в пространство, крутится, вертится, но невысоко, разбивается, глазок гаснет.

А потом долгий путь в казармы, а за спиной невидимка по имени мука вцепилась в разбитую ногу.

Упал. Отлежался и встал. Плюхнулся в воду, повалялся в ней, встал, отдохнул, а вот и казарма.

Штаб. Деревянные ступени, темная дверь, гулкий стук. Кровь, грязь и снова стук. Шаги, голоса, удивление, сожаление, досада, гнев.

Белые шлемы, бляхи военной полиции. Просил: пригласите полковника. Нет, никого другого, только полковника.

Заткнись ты, разбудишь полковника.

Полковник, это вот антимагнетрон. Для спутников и транспорта, никаких более ракет!

Заткнись, локаторщик.

Потом драка, и кто-то кричит, когда наступают на сломанную ногу.

Кошмар исчез. Он лежит на белой кушетке в белой комнате с черной решеткой на окнах, рослый полисмен у двери.

– Где я?

– В госпитале, лейтенант, в тюремном отделении.

– Боже, что случилось?

– Я вам скажу, сэр. Вы здесь потому, что решили прихлопнуть какого-то рядового.

Он прикрыл глаза рукой.

– Его нашли?

– Лейтенант, такой человек не значится в списках. Честно говорю. Служба безопасности проверила все документы. Так что лучше расслабьтесь, сэр.

Стук. Полицейский открыл дверь. Голоса.

– Лейтенант. Майор Томпсон пришел переговорить с вами. Как вы себя чувствуете?

– Хреново, сержант, хреново… но поговорю с ним, если он хочет.

– Теперь он успокоился, сэр.

Новый голос… тот самый! Бэрроуз надавил на глаза ладонью, так что искры посыпались. Не гляди. Если ты не ошибся, придется его убить.

Дверь. Шаги.

– Лейтенант, добрый вечер. Случалось уже беседовать с психиатром?

Медленно, в ужасе перед взрывом, который вот-вот разразится, Бэрроуз опустил руку и открыл глаза. Опрятный ладный мундир с нашивками медицинской службы ничего не значил. Профессиональная любезность тоже не имела никакого значения. Все существо Гипа сосредоточилось на одном – перед ним маячила физиономия того самого рядового, безропотно и тупо весь жаркий день таскавшего его детектор – того, что был свидетелем его открытия, а потом вдруг улыбнулся и одним движением руки отправил вверх и грузовик, и мечту.

Взвыв, Бэрроуз прыгнул.

И кошмар снова сомкнулся.

Они сделали все, чтобы помочь ему, – позволили самому проверить все анкеты и убедиться, что такой рядовой в списках части не значится. А эффект «дегауссирования»? Никаких свидетельств. Конечно, сам признал, что унес все материалы к себе на квартиру. Нет их и у него дома. Действительно, на полигоне обнаружилась яма, возле нее нашли и детектор, всем показавшийся никчемным, – он ведь только измерял поле собственного магнита. Что касается майора Томпсона, он как раз в это время летел сюда в самолете, имеются свидетели. Если лейтенант перестанет настаивать на том, что майор Томпсон и есть пропавший рядовой, ему сразу сделается легче, вы же понимаете, лейтенант, что майор Томпсон не рядовой. И быть им не может. Но лучше, если капитан Бромфилд…

Я знаю, что сделал, я знаю, что видел. Я разыщу еще это устройство и того, кто его сделал. И убью этого Томпсона.

Бромфилд был добрым человеком, и, видит господь, он старался. Однако соединение в пациенте высокого дарования и практической подготовки не позволяли тому смириться с отрицанием того, что он видел собственными глазами. Когда попытки найти доказательства завершились и миновали периоды истерический и последовавший за ним меланхолии, когда было достигнуто шаткое и поверхностное равновесие, они попытались снова свести его с майором. Он снова на него бросился – и защитить Томпсона смогли только пятеро дюжих мужчин.

Ох уж эти талантливые молодые люди. Как легко они ломаются.

После этого Гипа ненадолго оставили в госпитале, удовлетворившись тем, что ненормальную реакцию вызывал в нем только злосчастный майор. В результате майору было выписано предупреждение, а лейтенанта выставили из клиники. Как неизлечимого.

Первые шесть месяцев прошли как в дурном сне. Еще не позабыв отеческие наставления капитана Бромфилда, он попытался найти работу и держаться за нее, пока дело не пойдет на «поправку», которую предрекал капитан. На поправку так и не пошло.

Он успел скопить кое-что, и некоторую сумму ему выплатили при увольнении. Надо было отдохнуть несколько месяцев и выбросить всю эту историю из головы.

Во-первых, ферма. Устройство оказалось на грузовике, грузовик же принадлежал фермеру. Остается только найти хозяина, а с ним и ответ.

Шесть месяцев потребовалось, чтобы добраться до городских архивов – всех из деревни выселили, когда к базе прирезали полигон для зениток. Он узнал, что существуют два человека, которые могли бы поведать ему о грузовике: А. Продд, фермер, и безымянный полудурок-батрак, невесть откуда прибившийся к земледельцу.

Продда он разыскал через год. Следуя слухам, он отправился в Пенсильванию – в сумасшедший дом. И от Продда, лишившегося чего угодно, только не дара речи, узнал, что старик все ожидает жену; что сын его Джек так и не родился; что старина Дин, если и был идиотом, то все равно ловко умел извлекать грузовик из грязи; что Дин оказался хорошим парнем, хотя и жил он в лесу среди диких зверей, а он, Продд, ни разу не пропустил дойки.

Более счастливого и довольного жизнью человека Гипу еще не приходилось видеть.

И Бэрроуз отправился в лес – к диким зверям. Три с половиной года он прочесывал эти леса. Ел ягоды и орехи, ловил зазевавшуюся живность. Сперва он еще что-то получал по пенсионным чекам, а потом забыл про них. Утратил свои технические навыки, почти забыл собственное имя. Помнил только одно – оставить подобную штуку на грузовике мог лишь идиот, и звали его Дин.

Он нашел пещеру, нашел детские тряпки и обрывок серебристого кабеля. И адрес.

Да, адрес. Он узнал, где искать детей. И тут-то нарвался на Томпсона. А потом Джейни нашла его. Надо же – семь лет.

Он лежал в прохладе, под головой была мягкая подушка, а волосы поглаживала мягкая рука. Он еще спал или только что проснулся. И настолько был истощен, измочален, измотан, что сон ничем не отличался от яви, и это не значило ничего. Ничего-ничего. Он знал, кто он, помнил, кем был. Он знал, что ищет и где находится сейчас, и все уже нашел – во сне.