Горькая истина. Записки и очерки - Леонид Николаевич Кутуков

страшные годы все слои русского населения; с властью, учредившей неслыханный доселе в мировой истории кровавый террор во исполнение теорий бездушного материализма, отрицающих духовную сущность человеческой личности и возводящих в систему физическое уничтожение целых классов русского народа…

В наших рядах были представители всех слоев российского населения, всех партий и направлений, богатых и бедных, высоко образованных и безграмотных: крестьяне и рабочие, дворяне и мещане, купцы и чиновники, учащаяся молодежь, кадеты и молодые офицеры, а равно, и главным образом, те, у которых всё бесценное их состояние выражалось лишь в пламенной и жертвенной любви к униженному Отечеству и в страданиях уязвленной народной гордости.

Но там же, за противоположным берегом, окутанным мистической таинственностью фронта, где-то далеко, уже подернутые туманом отчуждения, остались столь дорогие нам семьи наши, за этим же братоубийственным рубежом чудился нам мираж незабвенных родимых мест, где так спокойно протекали наше беззаботное детство, пытливое отрочество и счастливая юность…

В дни боевого затишья позиционной войны, наступавшего как бы по взаимному безмолвному соглашению, на той стороне реки ходили такие же, как и мы, братья наши, но с красными звездами на фуражках и без погон, и также, как и мы на них, без ненависти и злобы, смотревшие на нас, носящих русские кокарды на фуражках и погоны на плечах. И по обеим сторонам реки красноармейцы и белогвардейцы помогали крестьянам в их полевых работах. Как только приостанавливалось кровопролитие, наступало умиротворение в сердцах рядовых противников… И не было непримиримой злобы между мобилизованными красноармейцами и белыми добровольцами.

Иногда лишь на красной стороне наблюдалось смятение, красноармейцы начинали вдруг куда-то стремительно бежать, хватая винтовки, и исчезать из нашего поля зрения, залезая, по-видимому, в свои окопы. Мы тоже принимали меры предосторожности, стараясь одновременно разгадать причины красноармейской паники. Это нам и удалось сделать во время первой же советской тревоги: появление типичной фигуры комиссара в кожаной куртке с грозно расстегнутой кобурой нагана говорило само за себя. Это недремлющее око советской власти, ее костяк, мозг и сердце, вновь мгновенно заставляло незлобных русских людей, носящих красные звезды, вспомнить, под угрозой немедленной расправы, что они красноармейцы и защитники режима Ленина и Троцкого. Начинали сухо хлопать ружейные выстрелы, стрекотать очереди пулеметов, раскатываясь бесконечным эхом по просторам реки… Красная артиллерия открывала огонь по нашему расположению, поднимая столбы земли, камней и воды, валя деревья и заставляя более учащенно биться наши сердца. Потом наступало затишье. На поверхности реки белели брюшки глушеной рыбы, из земли начинали постепенно вылезать очухивающиеся люди. Комиссар уезжал… Вновь возобновлялась жизнь на обеих сторонах реки, и опять продолжалась уборка урожая…

Дни и ночи тянулись в общем монотонно и скучно, и вся служба выражалась лишь в наблюдении за неприятелем днем и в посылке дозоров ночью для управления редкими заставами, расположенными вдоль берега реки. Днем большей частью спали, а ночь коротали, сидя у костра, тщательно замаскированного ветвями, слушали бесконечные рассказы о близких, строя всякие планы на будущее, мечтая, иногда забавляясь солдатскими сказками и прибаутками. Долгая ночь нарушалась лишь процедурой отправляющихся и возвращающихся дозоров…

И вот как-то в особенно темную и беззвездную ночь прибежали, запыхавшись, очередные дозорные и с тревогой сообщили нам, что стоявшая на охране брода соседняя от нас застава в составе полуроты только что перешла в полном составе к красным при двух офицерах, унося с собой три пулемета. Конечно, тотчас же были приняты все необходимые меры для защиты обнаженного участка фронта.

Хоть этот прискорбный факт и произвел, разумеется, на всех оставшихся самое тягостное и удручающее впечатление: ведь всякая измена сама по себе вызывает лишь чувство отвращения и возмущения, но всеобщее горестное душевное смятение еще более усугублялось неотвязчивым и кошмарным представлением себе того воистину трагического момента, когда два наших боевых товарища, готовясь предстать пред грозные очи комиссара, снимали с себя столь бесценные для русского офицера эмблемы — золотые погоны и белые кокарды, во исполнение страстного стремления во что бы то ни стало перенестись в родные пределы, и, надеясь на снисхождение за свое «раскаяние», подтвержденное изменой, не попасть в то же время в кровавые лапы Всероссийской ЧК.

* * *

С тех пор прошло четверть века, в течение которых несчастной Родине нашей пришлось перенести совершенно чудовищные физические страдания и не менее тяжкие моральные издевательства: коллективизацию, раскулачивание, стахановщину, концлагеря, торгсин, воинствующее безбожие, разрушение и осквернение десятков тысяч церквей, пятилетки в три года, тщательную изоляцию Советского Союза от всего цивилизованного мира, трату миллиардов народных денег на коммунистическую пропаганду во всех частях света, вторую мировую войну, логичное следствие Брест-Литовского большевистского предательства, вновь и вновь неисчислимые жертвы, страдания, разрушения и блистательную победу над фашизмом всё того же комиссара в кожаной куртке, но на этот раз уже при золотых погонах. Защита родных пределов встрепенула, было, русский народ, победа над внешним врагом сотворила, было, мираж вероятности ослабления небывалого народного напряжения и начала лучшей, более человеческой жизни, но вскоре, несмотря на чисто внешнюю, на российский лад сколоченную бутафорную патриотическую пропаганду и декоративные ее оформления, стало для него совершенно очевидным, что победив, он вновь очутился у разбитого корыта: МВД, концлагеря, колхозы, рабский труд, очередные пятилетки, угроза новой идеологической войны с «капиталистами», и обязательные восторженные славословия своих собственных палачей…

* * *

Частица русского народа во Франции, русские эмигранты, зачастую совершенно созвучно с русским народом, изнемогавшим в тяжкой борьбе, переживали эпические события, развертывающиеся «на Востоке», но с тою лишь разницею, что, не в пример всей массе русского народа, они тогда сохраняли и сохранили впоследствии, одновременно со своими иллюзиями и полню свободу воли, то есть возможности совершенно свободно производить выбор между жизненными интересами родного своего народа и продолжением борьбы за них, хотя бы лишь фактом своего бытия, и тем разбитым корытом, к которому вновь возвратился русский народ по воле компартии Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина.

Грянул декрет 14 июля 1946 года[203], и каждому русскому во Франции пришлось решить: остаться ли на своем великом эмигрантском посту несменяемого часового и продолжать символически держать фронт, охраняя по неписанной доверенности «оттуда» духовные рубежи русского народа, или капитулировать и снимать с себя, наподобие подлинным дезертирам, тяжкие, ответственные и славные, хотя и невесомые мистические эмблемы непримиримости с человеком в кожаной куртке, с грозно расстегнутой кобурой нагана, почти тридцать лет тому назад захватившим наше Отечество для утверждения в нем своего советского уклада жизни, и по сей день удушающим его своими кровавыми руками.

Жребий брошен. Взят советский паспорт. Оставлен