Синдром Паганини и другие правдивые истории о гениальности, записанные в нашем генетическом коде - Сэм Кин

С другой стороны, бессмысленно сводить всю любовь к химикатам: это гораздо более сложный процесс. Но мы не так далеко ушли от наших друзей млекопитающих, как это можно себе представить. Химические вещества могут воспламенить и поддерживать любовь, а самые мощные из них – феромоны, которые рекламируют ГГКС. Если два человека из генетически однородного региона – как Хидео и Маюми – встретят друг друга, влюбятся и решат завести ребенка, то (насколько мы можем объяснить это биологически) их гистосовместимые комплексы захотят что-то с этим сделать. Еще более актуальной эту ситуацию делает то, что исчезновение этих общих ГГКС позволило раку практически уничтожить Эмико.

Фактически выживаемость как матерей, так и детей с одновременно приобретенным раком остается крайне низкой, несмотря на то что медицина с 1866 года сделала большой скачок вперед. Но, в отличие от материнского, организм Эмико хорошо отреагировал на лечение, в том числе потому, что врачи смогли подобрать химиотерапию, подходящую к ДНК ее опухоли. Эмико в отличие от большинства детей, больных тем же типом рака, даже не понадобились мучительные трансплантации костного мозга. Эмико и сейчас (тьфу-тьфу-тьфу) жива, ей уже почти десять лет, она живет в Чибе.

Мы не считаем рак инфекционным заболеванием. Тем не менее близнецы могут передать рак друг другу еще в утробе матери; донорские органы могут передать рак органам реципиента; и рак действительно может передаваться от матерей к неродившимся детям, несмотря на защищающую плод плаценту. Вместе с тем случай с Эмико доказывает, что даже запущенный рак, обнаруженный у плода, не обязательно смертелен. Такие случаи, кроме того, расширили наше представление о роли ГГКС в образовании злокачественных опухолей, и показывают, что плацента более проницаема, чем представляют себе некоторые ученые. «Я склоняюсь к мысли, что, возможно, клетки в небольшом количестве проходят [через плаценту] постоянно, – говорит генетик, который работал с семьей Эмико. – Изучая очень редкие случаи в медицине, можно узнать очень много».

Более того, другие дотошные ученые установили, что большинство, если вообще не каждый из нас носит в себе тысячи скрытых клеток от наших матерей, тайком забравшихся к нам «на борт» еще с тех пор, когда мы были эмбрионами, и схоронившихся в наших жизненно важных органах. Каждая мать также практически гарантированно хранит внутри себя несколько клеток-«подарочков» от каждого из своих детей. Подобные открытия извлекают новые увлекательные грани нашей биологии. Как подумал один ученый: «Что представляет собой наше психологическое “я”, если наш мозг не полностью наш собственный?» Более того, эти данные показывают, что даже после смерти матери или ребенка клетки от одного организма продолжают жить в другом. Это другая сторона связи между материнским и детским организмами, которая делает млекопитающих особенными существами.

Конечно, эволюция человека не ограничилась изменением волосяного покрова, молочных желез и плаценты. Мы в конце концов приматы, «первые» – пусть это и с трудом можно было представить себе шестьдесят миллионов лет назад. Самые ранние «недоприматы», возможно, не могли поднять груз в один фунт и жили меньше шести лет. Они жили на деревьях, передвигались прыжками, а не шагами, охотились в лучшем случае на насекомых и выползали из своих укрытий только ночью. Но этим робким полуночным жукоедам повезло выжить – и продолжить развитие.

Десятки миллионов лет спустя в Африке появились умные обезьяны, стучащие себя в грудь рукой с противопоставленным большим пальцем. Затем представители одной из этих линий приматов в буквальном смысле выросли на целых два фута и начали свое шествие по саваннам. Ученые кропотливо изучали этот прогресс, отыскивая факты, которые позволили бы разгадать тайны происхождения человечества. И, оглядываясь на картинку из National Geographic – на изображения эволюции человека, который постепенно выпрямляется, теряет волосы на теле и отказывается от выступающих челюстей, – мы непроизвольно думаем о нашем происхождении с некоторой торжественностью.

Вместе с тем, в то время как развитие человека было действительно замечательным, наша ДНК, прямо как древнеримские рабы, окружающие полководца-триумфатора, нашептывает в ухо: «Помните: вы смертны». На самом деле переход от обезьяноподобного предка к современному человеку был гораздо более сложным, чем нам представляется. Данные, размещенные в наших генах, свидетельствуют о том, что «человеческий» путь развития много раз мог оборваться. Природа просто уничтожила бы нас, как мастодонтов и дронтов, не обратив ни малейшего внимания на наши грандиозные планы. И вдвойне унизительно осознавать, насколько наша цепочка ДНК напоминает ДНК так называемых низших приматов: настолько близко, что это противоречит нашему врожденному чувству превосходства, согласно которому мы находимся выше прочих созданий.

Одно из проявлений этого чувства превосходства состоит в том, что нам противна сама идея смешивания человеческих тканей с тканями другого существа. Но крупные ученые во все времена пытались получить человеко-животных химер, объединив наши ДНК. Своего апогея эти попытки достигли в 1920-х годах, когда русский биолог Илья Иванович Иванов старался объединить гены человека и шимпанзе с помощью ужасных экспериментов, одобренных лично Иосифом Сталиным.

Иванов начал научную карьеру около 1900 года, работая с физиологом Иваном Павловым (тем самым, который специализировался на пускающих слюну собаках). Впоследствии он стал экспертом мирового уровня в вопросах сельскохозяйственного осеменения, работая в первую очередь с лошадьми. Иванов разработал собственные инструменты: специальную губку для забора спермы и резиновые катетеры для внедрения семени в организм кобылы. В течение десяти лет он работал в Государственном департаменте племенного хозяйства: учреждении, которое обеспечивало правящий дом Романовых племенными лошадьми. Учитывая эти обстоятельства, несложно понять, почему Иванов оказался безработным после свержения Романовых большевиками и образования Советского Союза.

Идеям Иванова не помогало и то, что искусственное осеменение тогда считалось чем-то постыдным, искажающим идею природного совокупления. Даже практикующим эту технику специалистам приходилось принимать смехотворные меры, создавая видимость настоящего полового акта. Одному видному специалисту приходилось ждать за дверью комнаты, где совокуплялась бесплодная пара, и подслушивать, что происходит. В кульминационный момент доктор врывался в комнату, отталкивал мужа и впрыскивал во влагалище жены порцию донорской спермы – чтобы обмануть яйцеклетку, что осеменение произошло в ходе естественного акта! В 1897 году Ватикан запретил католикам искусственное оплодотворение. Русская православная церковь тоже осуждала тех, кто его практиковал, и Иванова в том числе.

Иванову было тем более сложно проводить такие исследования, поскольку искусственное оплодотворение воспринималось в обществе той эпохи как нечто постыдное. Даже копаясь на скотных дворах, он видел свое предназначение в решении грандиозных задач: не просто улучшать породы коров и коз, но продолжать изучение фундаментальных теорий Дарвина и Менделя, скрещивая эмбрионов различных биологических видов. Его губки и катетеры помогли преодолеть главное ограничение для такой работы, обеспечив спаривание любых животных. Иванов с 1910-х годов подбирался к тому, чтобы устроить окончательное испытание теории Дарвина – вывести обезьянолюдей. И в конце концов, после консультации с исследователем дрозофил Германом Мёллером, поддерживавшим советское государство, Иванов решился потребовать исследовательский грант. Было это в начале 1920-х годов.