Мы дрались против «Тигров». «Главное – выбить у них танки!» - Артем Драбкин

Дивизион состоял из трех батарей, вооруженных 45-мм пушками.

Батареей командовал старший лейтенант Востриков, политруками были Мотенко и Шамшиев. Меня назначили заместителем командира батареи, а взводами командовали лейтенанты, ребята старше меня по званию, выпускники Ростовского артучилища, которое готовило командиров для частей ПТА, известных как «Прощай, Родина». Сами представьте – январь, морозы страшные, а жили мы в лесу в шалашах. Кормили по самой захудалой тыловой норме, полушубков и валенок не было, так что нашей главной задачей было не замерзнуть. Боевую подготовку начали только в конце апреля, отработали взаимозаменяемость в расчетах. Люди, приходившие на формировку, были в основном алтайские крестьяне и зэки из Красноярского края, амнистированные досрочно и посланные на фронт. Атмосфера в частях дивизии была соответствующая контингенту. Об этом даже не хочется говорить. Командиров в дивизии, особенно в стрелковых полках, не хватало. Командовал дивизией майор(!) Улитин, ставший к концу войны генералом. Вострикова забрали на должность начальника штаба дивизиона, и мне пришлось лично командовать батареей. В июне сорок второго нас погрузили в эшелоны и направили в район города Воронеж. Мой друг, Илья Эйдинов, погибший потом, в 1943 году, сказал мне одну фразу перед отправкой на фронт: «Я знаю, что ты выживешь». Почему-то он был в этом уверен.

Прибыли в Воронеж, город чистенький, опрятный, было такое ощущение, что дыхание войны его не коснулось. Встали на южной окраине города, заняли огневые позиции. Мимо нас двигалась огромная колонна беженцев. Поразило, что среди них было большое количество молодых парней. Мы все удивлялись, почему они не в армии. Потом, через два дня, эта «молодежь» ударила нам в тыл. Это были переодетые немецкие парашютисты, свободно владевшие русским языком. Потрепали они нас солидно! По крайней мере панику посеяли такую, что многие снялись с позиций и побежали…

Первый бой сложился для нас удачно, мы потерь не понесли. Вслед за очередной колонной отступавших, в метрах трехстах от нас, из леска появились два танка. На одном из них реяло красное знамя. Вдруг порыв ветра развернул знамя, и мы увидели на нем белый круг с черной свастикой. Все на какие-то мгновения опешили… Огонь орудий дивизиона загнал немцев обратно в лес. На следующий день на батарею вернулся Востриков. На место начштаба прислали другого человека, и Вострикова «попросили назад». В довольно грубой форме он сказал мне: «Иди к начарту дивизии за назначением, эта батарея – моя». К тому времени должность «заместитель командира батареи» в армии уже отменили.

Пришел в штаб дивизии, к начальнику артиллерии Минтюкову. Объясняю причину своего появления в штабе, и в это время из-за перегородки выходит комдив Улитин. Получаю от него приказ: «Пойдете в штаб армии офицером связи нашей дивизии. Передадите секретный пакет». На попутках приехал в штаб армии, а там таких же, как я, делегатов связи человек тридцать. Все в звании от капитана и выше. Только я был там единственный с одним «кубарем» в петлицах, да еще в солдатском обмундировании! Через пять дней вызывают меня в оперативный отдел армии, вручают пакет. Я поинтересовался местом расположения моей дивизии. Предложили искать где-то севернее Воронежа. Ситуация почти как у Ваньки Жукова, с его письмом на деревню к дедушке…

Штабист еще пару слов добавил: «В плен к немцам не попадать, в случае опасности пленения пакет сжечь и застрелиться». Лучше бы он места дислокации дивизий знал! Сутки добирался до станции Воронеж-Северная. На станции стояли четыре эшелона: три с боеприпасами и один – санитарный поезд. Налетела немецкая авиация, началась бомбежка. Из полыхающих вагонов санитарного поезда выскакивали раненые, и те, кто мог передвигаться, бежали, не разбирая дороги. Тяжелораненые пытались выползти из вагонов, но взорвался состав со снарядами, и осколки безжалостно косили всех. Грохот стоял невообразимый…

Я лежал под бомбежкой, понимая, что не имею права погибнуть, возможно, от пакета, что был в моих руках, зависит жизнь многих людей. Если пакет не доставлю, я буду виновен в их гибели, а если меня бомбой разорвет и мой труп не найдут, подумают, что сбежал. А на моих глазах сотни солдат погибают. Видно, я «в рубашке родился», после того как немецкие самолеты улетели, кроме меня на станции живых и не покалеченных было всего несколько человек… Я еще долго плутал по линии нашей обороны на Задонском шоссе. Картина была удручающей. Многие просто без приказа отходили в тыл, бросая орудия и машины. Стойко держались в этот трагический день только бойцы, сражавшиеся в районе стадиона и здания сельхозинститута. Все части перемешались, никто ничего толком не знает, но я нашел штаб дивизии. Передал пакет Улитину под расписку. Комдив говорит – «Пойдешь ко мне адъютантом. Моего капитана-адъютанта вчера при бомбежке убило. А ты мне подходишь, видно, что парень смелый».

Майор Минтюков стоял рядом и немедленно отреагировал: «Я вам его не отдам. У меня в противотанковом дивизионе командиров почти не осталось, а младший лейтенант опытный артиллерист. Я его знаю». Получил под командование батарею 45-мм пушек на автомобильной тяге, а 15 июля мне присвоили звание лейтенанта.

Полгода мы держали рубежи по берегу Дона, примерно в 20 километрах от северной окраины Воронежа. Все это время батарея находилась сразу за боевыми порядками пехоты. Снарядов катастрофически не хватало. Я, командир батареи, не имел права сам открыть огонь без получения разрешения от командира дивизиона! Наших пехотинцев все время «гробили» в попытках захватить плацдарм на правом берегу Дона. Река в этом месте не была особо широкой.

Помню бой за деревню Хвощеватка в августе сорок второго. Там был страшный случай, два наших стрелковых батальона ворвались в эту деревню, но примерно полтора десятка немецких танков окружили их, и большинство солдат попало в плен. Немцы уводили пленных из деревни, «конвоируя» их танками с четырех сторон. Мы получили приказ открыть огонь по удаляющейся колонне, но уже ясно видели, что это не немецкая пехота, а уводят в плен наших товарищей. Дали залп в сторону. Политрук батареи промолчал. А вот с соседней батареи дали залп вдогонку довольно точно… Первый немецкий танк моя батарея подбила через месяц в боях на плацдарме возле села Новоподклетное. Это был средний танк, и «сорокапятки» могли противостоять танкам такого типа. Хоть и говорили про «сорокапятчиков», что они смертники, но воевать с этими пушками все же было возможно, хоть и недолго… Пока не убьют… Нашей судьбе никто на фронте не завидовал, добровольно к нам никто не приходил.

45-мм пушки, приземистые, легкие, почти игрушечные, подвижные и очень маневренные, их легко можно было развернуть в любую сторону и катить на руках, перемещая вместе с наступающей пехотой. У нас были эти «пушечки» еще довоенного выпуска. Но именно благодаря своей конструкции они были чрезвычайно уязвимы. Невысокий и неширокий щит не защищал расчет орудия от огня противника. Вести огонь из «сорокапятки» было крайне неудобно – артиллеристы при ведении огня должны были или стоять на коленях, или согнуться в «три погибели». До сорок третьего года мы могли относительно успешно бороться с танками, но любая промашка расчета – был ли кто убит, или ранен, либо наводчик промазал и снаряд ушел в «молоко» – для артиллеристов, как правило, грозила смертью. Без преувеличения… Танки успевали добраться до позиции орудия и своими гусеницами стирали в пыль и пушку, и расчет. Действительно, «Прощай, Родина»… Даже находясь в стационарной обороне, дивизион нес существенные потери постоянно, хоть и немецких танков в тот период в районе Воронежа было немного. В январе сорок третьего мы перешли в наступление. Помню, как несколько суток бились за деревню Кочетовка. Наши 605-СП и 712-СП там потеряли почти весь личный состав в лобовых атаках.