Западня - Китти Сьюэлл

Давид ходил по новым барам. Как чужак, он мог сидеть где-нибудь в уголке, размышлять и в то же время смотреть и слушать. Местные жители обычно держались группами, но и они съехались из разных мест, поэтому здесь слышалась разноязыкая речь. Старики говорили на инуктитуте и славейе, были и иностранцы — немцы, итальянцы, американцы, а еще выходцы из французской Канады и ребята с юга, говорящие на английском со своеобразным акцентом. Это было уникальное место, плавильный горн человечества на краю цивилизации. Давид улыбнулся, когда в голову пришло сравнение с баром для пришельцев в фильме «Звездные войны». Его забросили на задворки родной безопасной вселенной, сослали на аванпост космических пришельцев по обвинению в преступлении, которого он не совершал. Он не знал, сколько пробудет здесь, как именно будет разбираться с тем, что произошло, и как приживется. Все было таким незнакомым, а ведь он работал тут, ему было знакомо это ощущение, этот вкус ссылки.

В четверг вечером он сидел в «Золотом самородке», пил ледяное «Лабаттс Блу», когда к нему подошел какой-то человек. Индеец среднего возраста, довольно толстый, с угрюмым выражением лица.

— Привет, — сказал он, снимая кепку. — Не помните меня?

— Нет, — признался Давид, — по правде говоря, не помню.

— Давным-давно вы были дружны с моим дедом. Однажды вы уложили его в больницу и, как я понимаю, спасли ему жизнь.

— Так вы внук Спящего Медведя? — обрадовался Давид. Он протянул руку, и индеец неохотно пожал ее. — Осмелюсь спросить…

— Он умер пять лет назад, вскоре после того, как ему исполнилось девяносто девять.

— Бог ты мой, девяносто девять! Не хотите присесть? Я угощу вас пивом.

— Нет, не надо пива, — возразил человек, но все же присел. — Дед любил спиртное, но, по-моему, это не делает чести моему народу… Народу динов.

— Подобное можно сказать о любом народе, — согласился Давид. — Это самая распространенная отрава в мире.

— Но для нас алкоголь особенно вреден. Мы не в состоянии с ним справиться. В генах этого нет. Как еще, по-вашему, белые могли так нас ограбить — отобрать и земли, и все права?

Явная враждебность по отношению к его соплеменникам коробила Давида, но в целом он был согласен с мнением этого человека. Белые грабили и обманывали повсюду.

— Расскажите мне о Медведе, — попросил он. — Я понимал, что он вряд ли жив до сих пор… Но девяносто девять… Это нечто удивительное.

— Да, — неохотно согласился собеседник, — он был крепким орешком. Просто однажды не проснулся. Собаки не позволяли к нему подойти. Мне пришлось пристрелить их, чтобы мы смогли предать тело земле.

— Так он что, жил в своей хижине до самого конца, как и обещал?

— Да.

— Потрясающе!

Они замолчали. Внуку Медведя было не по себе. Давид ломал голову, почему тот вообще решил подойти. Он никогда не выказывал своего расположения или благодарности за доброе отношение к старику.

— Я просто хотел сказать… — начал толстяк. Он оглянулся вокруг, готовый в любой момент встать. — Старик получал ваши письма. Он хранил их. Просил меня написать вам, постоянно об этом говорил, но я так и не собрался. Он уже плохо видел, к тому же плохо писал. Я даже не уверен, знал ли он грамоту.

— А вы знаете, о чем он хотел написать?

— Не знаю. Мне было не по себе, что я так и не сделал то, о чем он просил. Но теперь я вам об этом сказал.

Он посчитал, что исполнил свой долг, встал и, быстро попрощавшись, отошел.

— Как вас зовут? — спросил Давид вдогонку. — Я забыл.

— Джозеф, — ответил тот, не поворачивая головы.

Давид наблюдал, как он вперевалку, ни на кого не глядя, вышел из бара. Его позиция была совершенно понятна. Здесь было довольно много политически активных индейцев. Давид как раз сегодня утром читал в газете «Новости Лосиного Ручья», что они проводят своего рода кампанию протеста. Остальные девяносто процентов населения города считали это отличной шуткой. Да уж, надежды на успех у протестующих не было. Давид посочувствовал этому угрюмому человеку, который наблюдал, как культура его народа постепенно разрушается из-за постоянного вмешательства в их жизнь белого человека. К тому же существовала проблема саморазрушения нации: генетическая склонность приводила к тому, что мужчины и женщины его народа спивались до состояния полной апатии, ступора. А теперь еще и наркотики. Та молодежь, которая не принимала наркотики, не нюхала клей и бензин, попадала в зависимость от пустых, глупых компьютерных игр и телевидения. В то же время они разучились уважать эти бескрайние, невероятные просторы как землю своих предков.

Бредя домой по холодным улицам, освещенным веселыми желтыми фонарями, Давид думал о Спящем Медведе. Арвил… Джоунс или Дженкинс. Значит, старый ворчун все-таки пытался написать ему. Давид был рад этому запоздалому известию. Его письма доходили до старика и доставляли ему удовольствие. Давид вспоминал их путешествие, поездку, которую Медведь назвал своим последним походом. Он оказался значимым и для самого Давида. Несмотря на то что он получил огромный, очень важный опыт, Давид чувствовал острую печаль. Он несколько раз писал женщине с угольно-черными глазами и волосами, жесткими, как конский хвост, но ни разу не получил ответа. Вполне понятно почему. Нельзя жить только воспоминаниями и эмоциями, если хочешь выжить в этом жестоком мире. Это угнетало бы ее, выбивало из колеи. Там была ее земля и жизнь, которую она сама себе избрала. И все же, после того как он оставил ту женщину, он ощущал ужасную горечь и печаль. Давид тогда полагал, что его страстная влюбленность поверхностна, временна, но проходили месяцы, а он все думал только о ней. Потом постепенно боль притупилась, и воспоминание о ней превратилось в фантазию, образ, который он вызывал в воображении, а их страстное соитие… стало символом неисполнимых мечтаний.

Добравшись до гостиницы, он остановился и посмотрел на вывеску над дверью: «Счастливый старатель». Давид рассмеялся и покачал головой.

— Дело вовсе не во мне, — сказал он открывшей дверь Тилли, которая, очевидно, ждала его. Эта фраза явно сбила ее с толку. — Нет, твое заведение просто настоящий рай для заблудшей души, — добавил он быстро.

— Я перестелила твою кровать, Давид, — как всегда, заботливо сказала хозяйка. — Что-нибудь еще? Ты обедал?

— Да, все в порядке. Спасибо, Тилли. До завтра. — Но тут одна мысль заставила его остановиться и повернуться к ней. Женщина все еще смотрела ему вслед. — А вот интересно… Что стало с твоей коллегой, Брендой? Вы ведь дружили… Она все еще здесь?

На очаровательном лице промелькнула грусть.

— Да, ты ей тоже нравился, — признала она с легкой горечью в голосе. — Нет, она забеременела примерно тогда, когда ты уехал, и решила перебраться поближе к цивилизации. Она переехала к своей сестре, в Нью-Мексико, а потом вышла замуж за парня, который занимается нефтью. Он довольно богат, и, судя по ее рассказам, можно предположить, что она вполне счастлива. Трое детей вместе с тем, которого она родила до брака… Она всегда хотела иметь семью, настоящую семью, хотя об этом было трудно догадаться по тому, как она себя вела. Но сейчас она вполне респектабельна. Извини, Давид.