Меридон, или Сны о другой жизни - Филиппа Грегори

— Что это? — спросил он.

Я расстегнула шнурок и протянула ему.

— Это было ожерелье из розового жемчуга, — сказала я. — Но жемчужины все проданы. Моя мать оставила его мне, когда умирала, и велела показать тем, кто станет меня искать. — Я немного помолчала. — Меня никто никогда не искал, — закончила я с отчаянием, — но я сохранила его.

Он повертел шнурок в пальцах и поднес близко к глазам. «Джон и Селия», — прочел он. Эти имена он произнес как заклинание. Будто он знал, что здесь будет написано, прежде чем разглядел блеск застежки в лунном свете.

— Кто эти люди? — спросил он меня.

— Я не знаю, — отозвалась я. — Может быть, их знала моя мама, но она никогда не рассказывала мне о них. И мой отец тоже. Но я должна хранить это и показать тем, кто будет меня искать. Правда, никто так и не нашел меня.

— Как вас зовут? — Его взгляд из-под нависших бровей пронизывал меня насквозь.

Я хотела ответить «Меридон», но немного помедлила. Я больше не хотела быть Меридон. Мамзель Меридон на неоседланной лошади, мамзель Меридон на проклятой трапеции. Пусть ничто не напоминает мне больше о Великолепном Шоу Роберта Гауэра. Я хотела забыть ту жизнь, будто ее никогда не было. Будто никогда не было никакой Меридон и никакой Данди. Будто они обе мертвы. И даже никогда не жили на свете.

— Мое имя Сара, — сказала я. И неожиданно в моем мозгу вспыхнули два слова: — Сара Лейси.

Следующие несколько дней прошли словно в оцепенении, они оставили какое-то смутное впечатление, как сон, который вы не можете вспомнить по пробуждении. Я помню, что человек, ненавидевший силки для птиц, поднял меня на руки, и я была такой измученной и усталой, что не только не возражала против этого, но даже прижалась головой к его плечу, как раненое животное. Он внес меня в дом, там оказалось двое людей: мужчина и женщина, — и последовало множество быстрых вопросов и ответов, которые давала не я. Он внес меня по лестнице в спальню наверху, и женщина раздела меня и уложила в постель, надев на меня сорочку из тончайшего батиста, которого я не видела никогда в жизни. Ее подол, вырез и манжеты были красиво вышиты белыми нитками. Я хотела возразить, что я простая цыганка и меня надо устроить где-нибудь в уголке конюшни, но у меня не было сил. Я словно провалилась в огромную постель и мгновенно заснула без снов.

Я была больна два дня. Человек, который ненавидел силки, привез из Чичестера доктора, и тот стал расспрашивать меня, почему я не ем и как я себя чувствую. Он также спросил меня, откуда я, но я ответила, что не помню ничего, кроме своего имени и того, что я искала Вайд. Доктор оставил для меня склянку с лекарством и посоветовал отдыхать и не вставать с постели.

Человек, который ненавидел силки, сообщил мне, что Кей устроен очень хорошо. «Отличная лошадь», — сказал он, явно ожидая моего рассказа о том, как оборванная и нищая цыганка могла обзавестись первоклассным жеребцом.

— Да, — только и ответила я и отвернулась от его пронизывающего взгляда.

Затем я уснула и проснулась от бликов солнечного света на потолке, запаха ранних роз, доносившегося из полуоткрытого окна, и воркования голубей. Мне все еще хотелось спать. Женщина принесла мне бульону, стакан вина и немного фруктов, я выпила только бульон и опять заснула.

На другое утро я проснулась и неожиданно ощутила, что моя усталость прошла. Я потянулась, как кошка, упершись пальцами ног в резную спинку кровати, откинула превосходные простыни и подбежала к окну.

Ночью прошел дождь, и теперь лучи солнца играли на влажных листьях и цветах сада, а над выгоном поднимался легкий туман. Ступеньки террасы были еще влажными и отливали темно-желтым цветом. Там, где они уже просохли, они казались почти белыми и будто слегка шероховатыми. За террасой блестел гравий подъездной аллеи, по которой мы с Кеем проскакали, далее виднелись очаровательные клумбы и посыпанные светлым песком дорожки сада. Слева была ажурная беленькая беседка, и я увидела, как туда залетела ласточка с комком глины в клюве. Видимо, она свила там гнездо.

На огромном зеленом поддоне стоял Кей, пощипывая траву, а за ним серебрилась река. На ее берегах росли старые буки и дубы с листьями такими блестящими и ярко-зелеными, что они казались покрашенными. А за всем этим белели вершины меловых холмов, охранявших меня и мой дом. Впервые в жизни я смотрела вокруг себя со спокойной уверенностью человека, обретшего наконец дом.

Раздалось цоканье копыт, и, взглянув на аллею, я увидела приближающегося к дому человека, который ненавидел силки. Он сидел на невысокой коренастой лошади, хорошей крестьянской лошадке, способной таскать и тяжелую груженую телегу, и рабочий плуг, а по праздникам возить своего хозяина на ярмарку. Он оглядел окна и, увидев меня, натянул поводья.

— Доброе утро, — приветливо поздоровался он, улыбаясь, и снял шапку.

В утреннем свете его волосы отливали бронзой, а лицо казалось молодым. Я предположила, что ему года двадцать четыре, но из-за своей серьезности он выглядел старше. На минутку я вспомнила о Джеке, который и в сорок лет будет вечным дитятей, но тут же прогнала всякую мысль о нем. Джека больше нет. Нет Роберта Гауэра. Меридон и ее сестры тоже нет. Я все забыла.

— Утро доброе, — ответила я, высунувшись из окна, чтобы разглядеть его лошадь получше. Его посадка в седле была крепкой и уверенной, будто он целыми днями ездил верхом. — У вас неплохая лошадь, — заметила я.

— Не сравнить с вашей красавицей, — махнул он рукой. — Но для меня она достаточно хороша. А вы уже чувствуете себя лучше? Может быть, оденетесь и спуститесь вниз?

— Да, — ответила я. — Мне уже получше. Но эта женщина забрала мою одежду.

— Ее зовут Бекки Майлз, — объяснил он. — Она взяла вещи, чтобы постирать и выгладить. Сейчас все уже лежит в вашем комоде. Я пошлю ее к вам.

Он повернул лошадь и направился к черному входу, а я вернулась в комнату.

В кувшин была заботливо налита теплая вода, и рядом стоял очень красивый фарфоровый таз для умывания, расписанный цветами даже изнутри. Я вымыла лицо и не без внутреннего трепета вытерлась прекрасным льняным полотенцем. В душе я считала себя недостойной таких чудесных вещей.

Одевшись, я ощутила приятное прикосновение выглаженного белья и хорошо выстиранных бриджей. Воротник старой рубашки Джека был аккуратно заштопан, а я ходила с этой дырой уже несколько недель. Сверху я накинула теплую куртку, не потому что мне было холодно, а потому что в этом роскошном доме ходить в тонкой мужской рубашке и старых бриджах было неловко. А в куртке я чувствовала себя солидней.

Перед большим зеркалом лежали расческа с серебряной ручкой, щетка и ленты, чтобы я могла завязать волосы, и стоял флакон с духами. Я начала причесываться, но волосы были так сильно спутаны и в них торчало столько соломинок, что вскоре я потеряла надежду привести их в порядок. Человек, ненавидевший силки, был не похож на тонкого ценителя дамской моды, и с ним, кажется, можно было чувствовать себя совершенно спокойной, независимо от того, как выглядишь. Правда, в этом доме, таком изящном и очаровательном, мне хотелось тоже выглядеть изящно и очаровательно. Но пока в заштопанном белье и чужих ботинках мне это, наверное, плохо удавалось.