Сорные травы - Наталья Шнейдер

– Еще бы не помнить. – Меня передернуло. – Только сейчас все как-то неправильно. Бандиты тогда были, но я не помню погромов, – я мотнула головой в сторону аптеки с вынесенными стеклами, мимо которой мы как раз проехали. – Следующими окажетесь вы, практикующие врачи. За то, что не смогли в те дни никого спасти.

– Не каркай.

Машина вывернула на улицу, что вела к площади у мэрии, неожиданно людной. Толпа заняла все пространство, и мужу пришлось сбавить скорость, чтобы пробраться среди стоящих прямо на проезжей части людей. Я снова вспомнила девяностые, когда едва ли не каждый день здесь собирались митинги – то в поддержку, то в знак протеста. Только в те времена толпа была единой, а сейчас с разных углов площади летели разные лозунги, мегафоны надрывались, перекрикивая друг друга. Я прислушалась: если глас народа – глас божий, то грех ему не внимать.

Одни требовали «правды». О чем, в какой форме и как определить, что это именно она, – оставалось за кадром. Правды – и точка. Я подозревала, что правда о том, что Земля имеет форму геоида, а Джона Леннона убил Марк Чепмэн, не сделает собравшихся здесь сограждан счастливее, но авторы лозунгов, как правило, не заботятся о корректности формулировок.

С другой стороны клеймили врачей-убийц, Минздрав и жадных торговцев лекарствами. Оказывается, именно они виноваты в том, что в аптеках нет жизненно важного лекарства «Лодибра» – того самого фуфломицина, что в новостях советовали в качестве профилактического средства от второй волны смертей. Они же, без сомнения, виновны и в том, что случилась первая волна – ведь если бы вовремя сказали правду и дали людям возможность купить чудо-лекарство или надеть маски, никто бы не умер. Не выдержав, я вслух полюбопытствовала, не врачи ли убийцы развалили часовню двенадцатого века. Ответом был сдержанный мат Ива, который юмор не оценил. Когда все мысли только о том, чтобы не посадить на капот очередного борца с режимом, не до шуток.

На этом фоне лозунги третьей группы казались до умиления знакомыми. Призывы покаяться, потому что все ныне происходящее – кара Господня за то, что не прислушались к словам пророков. Пророки же однозначно осудили переливание крови во всех формах, равно как производные компонентов крови. Разумеется, врачи, которые вмешиваются в промысел Божий, и те, кто уже запятнал себя работой с препаратами крови, навсегда лишили себя спасения, но у остального человечества шанс есть… Помнится, Ив рассказывал, как собственноручно спустил с лестницы одного из подобных проповедников – это ж надо было притащить в хирургической отделение брошюрки о том, что Бог якобы запретил переливание крови. Окажись я тогда рядом – помогла бы придать святоше дополнительное ускорение. Но чтобы «Свидетели Иеговы» собрались на демонстрацию? Или это новая секта – в последнее время они плодятся, что плесень? С теми же верованиями, что у «Свидетелей», но предпочитающая выйти с транспарантами вместо того, чтобы хватать людей за рукава на улице, рассказывая о Боге? Все может быть…

Машина наконец выбралась из толпы, муж прибавил скорость.

– Налюбовалась? Все еще жаждешь пообщаться с добропорядочными горожанами?

– Слушай, достал. Измором, что ли, пытаешься взять?

– Вроде того. Очень хочется развернуть машину и запереть тебя дома.

– Попробуй, – хмыкнула я.

– Думаешь, не справлюсь?

– Думаю, справишься. А дальше?

– Поймешь, что я был прав.

– Сам в это веришь?

Ив не ответил. Правильно сделал: салон движущегося автомобиля не лучшее место для выяснения отношений. Не то чтобы я всерьез поверила угрозе – чего-чего, а до попыток утвердить свое мнение с помощью грубой силы муж не опускался никогда. Хуже всего – Ив был прав… Да и мои остатки здравого смысла кричали в голос о том, что я совершаю вопиющую, опасную глупость, что в грамотно организованном бою нет нужды закрывать вражескую амбразуру собственным телом, что надо развернуть машину. И вообще запереться дома и ждать, чем дело кончится, лучше всего – в компании небольшого арсенала. Беда в том, что сидеть, как выражается Ив, на попе ровно я не умела.

Машина остановилась там, где от дороги ответвлялся проулочек, ведущий к бюро. Отсюда можно, не слишком привлекая внимания, увидеть, что происходит за решетчатой оградой морга. Я на миг пожалела, что толпы, как в прошлые дни, сегодня нет. Окажись здесь агрессивная орда с лозунгами, я бы имела право попросить Ива вернуться домой. Но орды не было – была очередь, уставшая, безразличная, чем-то смахивавшая на те бесконечные советские очереди, в которых мне довелось постоять еще ребенком. Интересно, номерки на ладонях уже пишут?

– Ну что? – спросил Ив.

Я прислонилась лбом к бардачку. Страшно.

– Маш?

Щелкнул расстегнутый ремень безопасности.

– Погоди, – сказал муж. Достал из барсетки пистолет, сунул за пояс, демонстративно расстегнул джинсовую куртку. Потер подбородок:

– Зря брился. Со щетиной было бы колоритнее и убедительней.

– Сдурел? Зачем?

– Потому что ты – моя жена, – он ухмыльнулся. – Не дрейфь, Маруська. Прорвемся.

Мы выбрались из машины. Ив пристроился за правым плечом, отступив на полшага. Ангел-хранитель с фингалом и пистолетом.

Ветер проволок по асфальту плакат «Судить черных трансплантологов!».

Очередь выстроилась к двери ритуального агентства, откуда обычно и выдавали покойников, но хвост ее, обогнув здание, доходил почти до служебного входа. Заметив, как мы поднимаемся по ступенькам, народ зашевелился, подтягиваясь ближе. Я достала ключи, но тут же поняла, что необходимости в них нет – уехав, полиция не только не опечатала, но и даже не закрыла как следует двери, просто притворив. Я оглянулась на стягивающееся кольцо людей. Повернулась лицом к толпе, чувствуя, как сами собой разворачиваются плечи и поднимается вверх подбородок. Как бы страшно мне ни было, никто этого не увидит.

– Господа. Товарищи! Как вам, возможно, известно, вчера здесь произошло чрезвычайное происшествие.

Вот когда пригодились школьные выступления со стихами. Тогда, выходя на сцену, я тоже мандражила – ровно до тех пор, пока с губ не срывалась первая фраза, а дальше голос послушно летел над залом, и завуч тихонько утирала слезы. Сейчас я чувствовала себя так же – разве что цена неверной интонации была куда выше.

– Но из всего персонала бюро на сегодня выполнять свои должностные обязанности могут только два человека. Я, эксперт, и санитар, который приедет позже. Остальные – в больнице либо в морге. Всем вам хочется наконец похоронить своих родственников. Мне тоже. Там, – жест большим пальцем за плечо, – лежит моя подруга, и я не могу предать ее земле. Но одна я не справлюсь. Вам придется мне помочь. Те, кто не хочет пачкать руки, могут уходить сразу.

Народ зашевелился, заворчал, надо было быстро дать им нечто, которое они могли бы расценить как уступку.