След на воде - Татьяна Ивановна Ефремова

такому босяку, как он. Как-то сразу стало понятно, почему люди в течение многих веков попадали под влияние вот таких вот «стекляшек», шли на преступления ради них, на подлость и предательство. «За такое и убить можно», — подумалось вдруг. А потом пусть ищут. Уйти всегда можно, это только лохи прут напролом и на границе попадаются. Можно сделать все по-хитрому…

Алекс уже готов был шагнуть в комнату, ударить тяжелым по голове или сомкнуть руки на толстой шее, выхватить из пухлой ладони камень, сжать в руке, до хруста костяшек сжать, чтобы ни с кем не делить, никому не показывать. И бежать. Бежать по-умному, чтобы не нашли.

Не шагнул. И в следующий момент обрадовался этому невероятно, потому что увидел такое, ради чего можно и повременить.

Анна, налюбовавшись камнем, открыла сейф с хитрым замком, к которому Алекс все никак не мог подобраться, чтобы хоть узнать, что там стерва прячет. Сейчас увидел что. Анна достала плоскую коробку не коробку, шкатулку не шкатулку — он не знал, босяк, как это называется. Открыла крышку, и там, под крышкой, на темном бархате засверкали, словно друг перед другом красуясь, друг друга перебивая, другие камни. Много, десятка два. Так вот на что тратила деньги фрау Браух! Вот что было ее действительной страстью. А то чашки какие-то, зайцы. Камни — это было настоящее, это Алекс мог понять. Он даже зауважал Анну немного. Дура дурой, а вон какую коллекцию собрала, стерва. Небось, типу тому тоже настоящей цены не дала, облапошила. А он и тому рад был, аж светился весь, дурило. Ай да Анна! Стерва!

Алекс потерял покой. Теперь, когда он увидел материальное воплощение Анниного богатства, уже невозможно было отвязаться от мысли хапнуть из сейфа хоть парочку камешков. Все ему не нужно. Он же не идиот, понимает, что со всей коллекцией засыплется за милую душу. Камешки ведь еще продать надо. А кому? Из фильмов всяких детективных помнил, что продавать брильянты надо ювелирам. Да только где взять-то тех ювелиров, готовых выложить наличные за нормальный камень. Еще в полицию сдадут, козлы вонючие. Нет, чтобы на ювелира выйти, связи нужны. А связей таких у него нет.

Алекс чуть не взвыл от обиды, когда это понял. Никак не давалось ему в руки богатство. Камни вот они, рядом, но толку от них не было. Весь вопрос в том, как превратить их в деньги. Снова вспомнилось, как собирался он впаривать Анне втридорога фарфоровые чашки. Вот дурак-то был! Нужны ей чашки, как же! Вот если бы у Алекса камень был, можно было бы поторговаться. Уж он бы так просто его стерве не отдал, не на того напала. Пусть типов бомжеватых накалывает, а уж он-то вытряс бы из нее полную цену. Жалко, нет у него камня. И не будет. Босяком был, босяком и останется. На секретарскую зарплату жить будет до пенсии. Да и не поверит Анна никогда, что у него, Алекса Маутера, нищего эмигранта, может быть драгоценный камень. Рожей не вышел.

А кто вышел? Тот тип что ли? Почему у него может быть огромный изумруд, а у Алекса не может? Он, между прочим, из Сибири приехал. Для буржуев что Сибирь, что Якутия — все едино, везде холодно. А про якутские алмазы весь мир знает. Может, и у него, Алекса, завалялась парочка. «Ну, давай, — скажет стерва, — покажи свою парочку, похвастайся». А показывать-то и нечего. Только мечтать и остается. Пока Анна не помрет. А как помрет, так все племяшке достанется. А та на законном основании все ювелирам продаст, связи, небось, сразу найдутся, для наследницы-то.

А если не показывать, а только пообещать? Типа, деньги вперед, бабуся! Даже самому смешно стало. Какой же дурак такие деньжищи отдаст только за обещание?

Он ненавидел Анну. Как будто она была причиной всех его неудач. Сидит на деньгах, дура старая, пиво хлещет, ржет, как лошадь полковая. А он ей улыбается да кивает согласно. За гроши. Он уже жалел потихоньку, что не вошел тогда в комнату, как хотелось. Не ударил, не задушил, не сбежал с камнем. Ведь это шанс был. Тот, который только раз в жизни выпадает. А он ушами прохлопал за дверью. Мечтал, как все захапать. Вот и домечтался. Тогда хоть изумруд можно было взять, а теперь ничего: ни камней, ни денег.

«Убью стерву!» — думал Алекс. Думал все чаще и постепенно так свыкся с этой мыслью, что даже недоумевал порой, почему Анна жива до сих пор. Ведь всем бы стало лучше, если бы она умерла. И ему, Алексу, и племяшке толстозадой — та вообще спасибо сказать должна, что кто-то тетушку на тот свет поторопит. Да и самой Анне помереть будет лучше. Старая она уже, родных никого, ухаживать некому, если что. Какая радость жить в таком преклонном возрасте? Вообще надо ограничить как-то срок жизни законодательно. Дожил, скажем, до шестидесяти и хватит. Дай другим пожить, порадоваться.

Потом злость уходила, и становилось ясно, что ему-то самому от смерти Анны никакой выгоды нет. Только племяшке дорогу к деньгам расчистит. Может, предложить ей поделиться? Ей-то от смерти тетки прямая выгода, можно и заплатить. Как же, поделится она. Согласится сначала, а потом сама же его полиции и сдаст.

Нет, если уж убивать бабку, то так, чтобы при этом деньжат получить. Попасть бы в комнату, когда Анна в сейф полезет. Или когда очередной камень покупать будет. Но тогда и продавца придется убивать. Хотя, такого, как лохматый тип и убивать не обязательно — припугнуть как следует, и всего делов.

— Да кто тебя испугается? — сказал Алекс своему отражению в зеркале.

Да, испугать никого не удастся, это точно. Никто не поверит, что он способен на решительные действия. Даже тип лохматый согласится для виду, а как за дверь выйдет, так сразу в полицию и донесет. Нет, никаких свидетелей быть не должно. Но как же подгадать, чтобы ни свидетелей, ни камней не было, а деньги у Анны на руках были?

Решение пришло неожиданно. Он топтался в очередном антикварном магазине, пялился в витрину с бронзой, пока Анна ахала над очередной чашкой. Конца этим восторгам не предвиделось. Алекс скрипнул зубами от злости и, отвернувшись, стал смотреть в окно, залитое дождевыми струями. Смотреть там было особо не на что, но лучше уж мокрых прохожих разглядывать, чем наблюдать, как стерва тратит бешеные бабки на еще одну хреновину. В окне отражалась ненавистная Анна, вертящая в руках малюсенькую