Девственницы Вивальди - Барбара Квик

Я еще отхлебнула чудесного напитка, наслаждаясь его ароматом, и затем повернулась к Ревекке, приготовившись слушать ее рассказ.

— Ты, верно, слышала, как я сегодня упоминала о моей сестре Рахили, земля ей пухом! — начала Ревекка свое повествование. — Она была, как и ты, чрезвычайно одарена в музыке. Мама назвала ее в честь другой Рахили, которая пела столь восхитительно и стала так знаменита, что ей наравне с христианами даровали свободное право переезжать в своей гондоле от палаццо к палаццо и выступать перед знатью. Наша Рахиль, как и ты, была скрипачка. К четырнадцатилетнему возрасту она усвоила все, что могли ей преподать учителя музыки в нашем гетто. Тогда наш отец, обладавший некоторым влиянием, использовал свои связи, чтобы нанять ей священника-музыканта, обучавшего скрипичному искусству воспитанниц «Ospedale della Pietà» — дона Бонавентуру Спаду.

Я вспомнила, что о нем уже говорила мне сестра Лаура. Это он был предшественником нашего маэстро и крутил любовь с Ла Бефаной.

— Шли годы, и этот священник постепенно стал любимцем нашей семьи. Он пестовал дарование Рахили, усердно внимал разговорам моей матери о еврейском мистицизме, который она постигала, еще держась за юбку нашей бабушки. Между прочим, той покровительствовала сама великая и мудрая Сара Копио Суллам. Итак, он заслужил не только свою плату, но и дружбу нашего отца. Он приходил на урок к Рахили — и оставался, и садился с нами за стол, и пил наше вино.

А потом, когда Республика потеряла в войне Кандию,[65]а вместе с ней и немалую долю своих богатств, с евреев стали взимать все больше и больше налогов. Все у нас в гетто — даже такие состоятельные люди, как мой отец, — обнаружили, что с каждым днем все труднее обеспечивать своим семьям даже самые неотложные жизненные потребности, не говоря уже о всякой роскоши вроде музыкальных занятий.

Тогда мы собрались всей семьей: отец понимал, что его решение равным образом заденет каждого из нас. Мы посоветовались и решили пустить мамины украшения — у нее оставалось несколько красивых вещиц — на оплату уроков Рахили. Отец предложил отдавать их дону Спаде по одной — при условии, конечно, что тот согласится их принять, — и это даст Рахили возможность продолжить занятия. В любом случае, мы получим лучший обменный курс, чем если бы заложили драгоценности в ломбард.

Никто из нас не раздумывал ни мгновения. Что значат эти безделушки по сравнению с таким талантом, как у Рахили? Она была великим музыкантом, как и ты, синьорина. И жила она ради музыки.

Неужели каждая жизнь — такая запутанная головоломка? Или, может быть, только в Венеции — в городе, где у каждого своя, четко очерченная роль, — щели между частями головоломки могут рассказать ничуть не меньше, чем составляющие ее части. Любой отдельно взятый кусочек мозаики лишен смысла; непонятно, что это — уголок пейзажа или человеческая нога, листок с дерева, тень, фрагмент водного или небесного пространства. Лишь собрав их все воедино, можно прояснить для себя значение целого.

У Ревекки в руках был один осколок мозаики, у меня другой — два крохотных кусочка огромной картины, столь же богатой подробностями, как любой холст Каналетто.[66]Я перебирала эти кусочки, надеясь среди всех отыскать подходящий к моему, — и вот он в руках у Ревекки, сверкающий всеми гранями. Я поняла, что она не просто платит мне за игру на campo — нет, она хочет по-настоящему одарить меня.

— Сильвио стал меня расспрашивать о медальоне, который случайно попал к тебе в руки. Он описал эту вещицу, и я не поверила своим ушам: мне доподлинно известно, что вторую такую вряд ли сыщешь. Ее изготовил один мастер-златокузнец в Польше более двухсот лет назад. Да, Анна Мария, я знаю происхождение этого медальона, но не понимаю, как и почему он оказался у тебя.

Я попросила Ревекку рассказать мне все, что ей известно об этом украшении.

— Этот медальон мой отец отдал Бонавентуре Спаде в уплату за скрипичные занятия с Рахилью.

Я так и эдак взвешивала ее слова, но тем не менее ничего не понимала.

— Вы думаете, дон Спада продал медальон?

— Не исключено. Этот дон Спада был весьма своеобразный мужчина, даром что священник. Его вкрадчивый голос и задушевный взгляд, который, казалось, проникал в самые глубины вашего сердца, помогали ему втереться в доверие к кому угодно. Бонавентуру равно любили и мужчины, и женщины — и он сам готов был любить всех и вся. Он завоевал доверие моих родителей, а сам похитил целомудрие моей сестры — и подарил нам Сильвио!

Сильвио! Как неожиданно, без всяких усилий со стороны моего приятеля, раскрылась тайна его происхождения! Ему для этого не пришлось ни прочесывать книги скаффетты, ни выискивать какие-то намеки, ни подговаривать друзей порыскать там и сям, чтобы дознаться истины. И все же это были дурные новости.

Я с удвоенной нежностью и сочувствием взглянула на Сильвио, на моего милого дружка, который и вправду оказался ни то ни се — отпрыск священника и еврейки да еще содомит в придачу! Большего изгоя трудно было себе даже вообразить.

Ревекка тоже обернулась к племяннику, который сидел рядом с нами как ни в чем не бывало, ничуть не огорченный и не взволнованный.

— Когда я смотрю на него, — призналась она, — я так и вижу глаза, и улыбку, и руки сестры… она ведь была мне и солнцем, и луной.

— Но как же, — я наконец опомнилась и смогла связать два слова, — как же ее ребенок мог попасть в Пьету и вырасти там?

— Расскажи ей, Ziétta!

Ревекка печально вздохнула:

— Наш отец впал в такой гнев и отчаяние, что отрекся от Рахили, которая в ту пору уже была далеко не дитя, а женщина двадцати восьми лет — женщина, которой, как он разорялся вовсю, следовало бы уже кое-что соображать. Он захотел привлечь Спаду к суду, но все его попытки лишь привели к тому, что младенцем в конце концов заинтересовался Совет Десяти.[67]Сильвио едва исполнился месяц — Рахиль к тому времени уже лежала больная, — как к нам пришли cattaveri и забрали его, чтобы окрестить и вырастить христианином в приюте для подкидышей.

Многие наши соседи и даже кое-кто из родственников одобряли такой исход дела, дескать, зачем полухристианскому дитяти расти в условиях крайней нищеты, без всяких надежд на будущее? «Ospedale della Pietà» — это вам не гетто; там ему дадут и пищу, и кров, и хорошее образование, выведут в жизнь.