Лесной маг - Робин Хобб

Он задохнулся от ярости. Я стоял и смотрел на него. Милостью доброго бога, я никогда не забуду, с каким трудом мне удалось сдержаться и не броситься на колени, чтобы собрать еду, разлетевшуюся по полу. Словно поняв, что именно занимает мои мысли, отец ткнул в нее пальцем и рявкнул:

— И убери тут все!

После этого он развернулся на каблуках и вышел, захлопнув за собой дверь. Я услышал, как заскрежетал засов, и, уверившись, что отец уже не вернется, чтобы застать меня врасплох, бросился на колени и схватил большой осколок бокала, в котором еще плескался глоток вина. Тарелка не разбилась, и часть моего обеда оказалась под ней. Я порезал палец стеклом, пока, схватив ложку, старательно собирал ею остатки пирога с мясом. К счастью, корочка не дала ему развалиться совсем. Твердый зерновой хлебец не пострадал вовсе. Чашечка с компотом разбилась, и я разглядывал ее, пока опасение проглотить кусок стекла боролось с притягательностью спелых фруктов в пряном сиропе. Дрожа от едва сдерживаемого нетерпения, мучимый запахами разбросанной еды, я заставил себя внимательно изучить каждый кусочек, прежде чем подобрать его. Я сложил все, что мне удалось спасти, на поднос и отнес его на стол. Смотреть на то, что осталось разлитым и рассыпанным по полу, было почти невыносимо. Я накрыл все это грязной салфеткой и вернулся к еде. И лишь через час, проглотив последнюю крошку хлеба, я вздохнул и занялся наведением чистоты.

Только когда я, точно кающийся грешник, опустился на колени перед усеянными осколками остатками моего обеда, я заставил себя признать, что полнота — не единственное изменение, сотворенное со мной магией. Когда-то гордость помешала бы мне подбирать еду с пола. Теперь же важность еды заключалась отнюдь не только в ее способности меня насытить. Даже удовольствие, которое я испытывал, когда ел, уступало другим, более глубоким изменениям во мне.

Я создавал новое тело, чтобы оно могло вместить мою магию.

Едва я сформулировал эту мысль, я понял, насколько она правдива. Да, я стал толстым. Но еще и сильным, сильнее, чем когда-либо прежде. В те дни, когда мне приходилось терпеть лишения и тяжело трудиться, я замечал в себе перемены. Мое тело почти не производило отходов. Я редко пользовался этим отвратительным ночным горшком. Я отметил новое для себя состояние неподвижности: когда я садился за уроки, мое тело тонуло в глубинном покое, словно я погрузился в воду или парил где-то между сном и бодрствованием. Я подозревал, что мой организм внутри работает значительно эффективнее, чем прежде, и что всякий раз, когда я не напрягаю руку или ногу, они словно отключаются, дожидаясь своего часа.

Я использовал остатки воды в тазике для мытья, чтобы смочить салфетку и протереть пол, а затем сложил грязную тряпицу, посуду и осколки стекла на поднос и отставил его в сторону.

Огромным усилием воли я не дал себе нарушить установленный мной самим порядок. Я старательно выучил уроки, а затем подробно описал события вечера в дневнике. Впрочем, я не упоминал вопросов, которые так сильно меня занимали. Как далеко готов зайти отец, чтобы доказать свою правоту? Допустит ли он, чтобы я умер от голода? Я так не думал, однако уверен не был.

На следующее утро я проснулся, когда первые лучи летнего солнца проникли в мое окно и коснулись кожи. Простое уютное ощущение, которое никогда не менялось. Я закрыл глаза и погрузился в него.

Встал я в обычное время, как всегда, умылся, оделся и заправил кровать. Потом я сел на ее краешек и стал ждать, что принесет мне новый день.

Есть ли на свете что-нибудь утомительнее ожидания? Сперва я попытался занять голову учебником истории, затем придвинул стул к окну и принялся наблюдать за суетой во дворе внизу.

Поначалу не происходило ничего интересного. Я увидел, как во двор въехал всадник, гонец от городского совета Приюта Бурвиля, как я понял по ленте на его рукаве. Он взбежал по ступеням, лошадь осталась стоять у входа.

Вскоре отец и брат вышли вместе с ним на улицу. Отец на ходу натягивал куртку. Привели еще двух лошадей, и все трое галопом умчались Я убедился, что сегодня утром увидеться с отцом мне не светит. Я еще немного посидел, дожидаясь своего охранника, хотя обычное время уже минуло. Никто не появился.

Через некоторое время беспокойство уступило место скуке. Меня мучил голод, мой постоянный спутник. Он казался особенно сильным, как всегда, когда мне нечем было себя отвлечь. Я лег на кровать и попытался прочитать следующую главу «Военного искусства» Беллока. Варнийские слова путались у меня в голове, слог автора казался напыщенным; вскоре я положил книгу на грудь и закрыл глаза.

Я попытался обдумать положение, в котором оказался. Можно ли избежать этого бессмысленного, идиотского состязания? Я действительно стал пленником своего отца. Сейчас, в его отсутствие, я мог взломать дверь и сбежать. Но меня отвращала от этой идеи не столько ее трусливость, сколько то, что этот поступок убедит отца в его правоте и положит конец моим надеждам вернуться в Академию и к будущему, о котором я мечтал.

Я глубоко вдохнул и почувствовал, как во мне зреет твердое решение. Острое и жесткое, как отточенный клинок. Я выдержу и ни за что не сдамся первым. Я медленно выдохнул, одновременно расслабляясь, и погрузился в покой, который был глубже сна. Так я смогу забыть о голоде. На время я словно завис в каком-то месте, где было тихо, темно и пусто.

Я ждал, чувствуя, как меня наполняет покой. Потом другой я, не показывавшийся много недель, снова зашевелился во мне. Его не тревожило то, что со мной происходило. Он принимал перемены во мне, мою распухающую плоть не спокойно, а с явной радостью. Когда я снова медленно вдохнул, он вдруг начал разрастаться, заполняя мое тело, словно тень. Он проник в мои руки и ноги, он вместе со мной горевал о моем пустом желудке, но присоединился ко мне в моей решимости. Мы подождем.

Меня передернуло от его довольства, а потом я принял его как бездеятельную часть себя. Какой вред он может мне причинить? Я вздохнул и снова погрузился в неподвижность. Мне привиделся мирный лес, пронизанный лучами летнего солнца.

Когда я очнулся, оказалось, что солнце уже ушло из моего окна. Темно не стало, но золотой квадрат, согревавший меня, исчез. Я открыл глаза и заморгал. Никто так и не пришел ко мне в комнату. Обоняние подсказывало, что еды здесь нет, только вода. Я встал и выпил все, что оставалось в кувшине. Затем, повинуясь побуждению, которого я и сам не мог объяснить, передвинул кровать в медленно ползущий квадрат солнечного света, падающего из окна, снял рубашку и снова лег, наслаждаясь теплом его лучей. Потом я снова глубоко вдохнул и отправил свое сознание в окутанное полумраком уютное место, где царствовал другой я. Он принял меня и укрыл в снах о корнях, уходящих глубоко в землю в поисках воды. Мне снились цветы, поворачивающиеся вслед за солнцем, и листья, поглощающие свет и сберегающие влагу. Мое дыхание превратилось в легкий ветерок, который едва шевелил тянущиеся ко мне листья, а стук сердца — в далекий, приглушенный барабанный бой.