Сыграй мне смерть по нотам... - Светлана Гончаренко

— А его творчество? Разве он при вас сочинять сможет?

— Зачем сочинять? У нас будут деньги. Уже есть кое-что. В конце концов, Андрей начнёт преподавать, чтобы нас обеспечить. У него имя, его произведения исполняются…

Анна вскочила, задев разгорячённым лбом низко подвешенную лампу:

— Его произведения? Ты собралась за счёт его произведений жить, старая грымза? Ты-то тут при чём?

— Не твоё дело. Это ты не при чем. Перестань орать и убирайся, — тихо сказала Ирина.

Её задор почти прошёл, но руки ещё тряслись, а в глазах показались слёзы. Она постаралась с достоинством откинуть назад голову и повторила:

— У-би-рай-ся!

Упрямства в её голосе больше не было. Растрёпанная, широкоплечая, сильная Анна стояла над ней. Абажур всё ещё угрожающе раскачивался из стороны в сторону. Ирине Александровне стало страшно.

Ты веришь в его сказки про Европу? — засмеялась Анна.

Андрея Андреевича она знала отлично и приготовила то страшное оружие, которым можно сразить соперницу:

— Андрей тебе врёт! Он всегда врёт, чтоб никого не обидеть. Он добрый, он ссор не любит. Да он просто не знает, как избавиться от тебя с твоими соплями и с твоей чокнутой семейкой!

Ирина Александровна замерла. Только её ресницы дрожали, будто в глаз что-то попало.

— Ну, подумай, зачем ты ему? — ухмыльнулась Анна. — Ты хоть в зеркало-то смотришься? Знаю — смотришься, причём с утра до вечера. И что там видишь? Себя любимую. Потрёпанную и облезлую. А Андрей у нас молоденьких любит, это известно всем. Да и ты в курсе!

— Какое ты имеешь право говорить мне «ты»? — попробовала сопротивляться Ирина.

— «Ты» не нравится? Правильно, что не нравится. Старухам положено говорить «вы». Ещё им зубы железные вставляют без очереди, место в трамвае уступают. Только не в Европу везут! А ты — нет, вы! — и уши развесили? Да не нужна ты ему, он на твою стерву дочку запал. Все знают!

Никто не знал ничего подобного. Это само собой, в злобном вдохновении выскочило у Анны из того омута обид, который долго копились в ней. Со дна, из глубины вынырнуло, из самой мутной и горькой черноты!

Анна сама не подозревала, что сможет такое выговорить. Оказалось, это легко и весело, хотя в первую минуту от гадких и несправедливых слов у неё даже под лопаткой закололо.

Ирина Александровна посерела и задохнулась:

— Ты с ума сошла? Замолчи!

Только нельзя было уже остановить Анну, которая неслась, не разбирая дороги:

— Нет, слушай! Что, сама замечала, да? В Европу захотелось? И ради этого Андрею дочку свою подсовываешь? Знаешь прекрасно, что он специалист по девочкам, по чистым ключам! Мы и одеты-то у него все под малышню — и не только для обмана жюри. Что поделаешь, устроен он так: возбуждается, когда мы в бантиках на макушке, в беленьких носочках, в шортиках с зайчиками на попке!

Анна видела, что Ирина Александровна залилась тёмным румянцем.

— Ага, знаешь! Знаешь! — злорадно закричала Анна. — Сама, наверное, розовые шортики напяливала, когда в койку к нему лезла! А он просил, чтоб ты именно в Дашкиных трусиках была, да? И ты трусики эти надевала и к нему лезла, да? Было! Было!

Ирина Александровна закрыла лицо руками и в голос зарыдала, как будто все несчастья, сомнения, ужасы её жизни голыми и безобразными чертями запрыгали перед ней, дыша злым жаром.

Нет, это не черти! Это, как чёрт, дышит рыжая девица Анна Рогатых! Не зря и фамилия у неё такая.

Столько лет Ирина Александровна её знала, а никогда не подозревала, какая она страшная. Глаза нечеловеческие в белых этих, толстых веках почти без ресниц! Смотрит, как враг!

Она и есть враг. А у Ирины Александровны никогда ещё не было врагов. Поэтому она испугалась и пробормотала сквозь горючие, как кипяток, слёзы:

— Уйди, уйди!

Это не просьба была, скорее заклинание. Ирина всё ещё закрывала лицо руками — ей хотелось, чтоб страшное рыжее лицо исчезло, чтоб хоть видно его не было. Но всё-таки оно мелькало сквозь пальцы, сквозь огненные щёлки, и страшные слова пробивались и прыгали уже внутри, в голове — а там лезли из разных тёмных углов и собственные слова, многие даже страшнее и вернее тех, что изрыгала рыжая Анна. Неужели правда? Неужели всё так и есть?

Анна теперь даже не злилась — дотравливала свою жертву. Она наклонилась над столом, попробовала заглянуть в щёлочки меж Ирининых пальцев и колец. Анна уже не кричала, а шептала:

— Берегись! Я тебя в порошок сотру!

Ирина из последних сил вскочила, выпрямилась, выставила под близкий свет лампы распухшее и мокрое лицо:

— Попробуй только стереть, рыжая ведьма! Если меня тронешь, Андрей тебя прогонит вон!

— Он? Прогонит? Из-за тебя? Да кто ты такая?

— А такая, что всегда для него буду больше значить, чем все молодые подстилки вроде тебя, вместе взятые.

Ирина Александровна не сразу поняла, что случилось, так как раньше её никогда не били. А Анна её ударила — наотмашь, по лицу, своей сильной и меткой рукой.

Закричала Ирина Александровна, только когда была на полу. Она даже не помнила, как там оказалась, хотя очень больно ушибла при падении локоть. Во рту у неё стало солоно от крови — собственным зубом она проткнула свою же щёку, когда Анна ударила её во второй раз. Анна била бы и била ненавистное лицо, но Ирина Александровна упала слишком быстро. Анне удалось только напоследок изо всех сил пнуть ногой ненавистный худощавый зад в элегантных брючках. Обежать стол и там добивать ползающую и воющую Ирину Александровну не хотелось.

Последним гневным, неостывшей силы замахом Анна скинула со стола какую-то стоявшую там домашнюю дрянь — чашки, тарелку с красиво выложенными кусочками белой булки, сахарницу, голубой гжельский чайник. Всё это застучало и зазвенело по полу. За дверью, в дальней какой-то комнате, послышалось невнятное мычание и, как показалось Анне, итальянские слова:

— Abbasi per favore…<Потише, пожалуйста… (итал.)>

Анна схватила с вешалки свою шубу, скатилась с лестницы в темноту и мороз.

Мороза никакого, впрочем, не было. Сухой зной окружил Анну и обжёг глаза и губы. Анна с шубой в руках побежала прочь, но не по расчищенному тротуару, а напрямик, через сугробы. Несло её почему-то не к свету, проспекту и троллейбусной остановке, а в совершенные потёмки, туда, где смутно чернел за забором какой-то заброшенный дом, должно быть, детский садик. Но Анна до забора не добралась — слишком трудно было бежать в жёстком, глубоком, промороженном снегу.

Не сумев вытащить ногу из неподатливого твёрдого сугроба, Анна свалилась лицом прямо в снег, злой и колючий, как давленое стекло — и тоже, как воздух, жаркий. Она перевернулась набок, чтобы встать. Комок снега попал ей за шиворот, прилип к шее и стал потихоньку таять. След этой струйки оказался ледяным. Тогда Анна поднялась, отряхнулась, надела шубу и, осторожно ставя ноги в ею же пробитые дыры-следы в сугробе, выбралась на тротуар. Она теперь уже дышала ровно, ступала спокойно и начала сильно мёрзнуть.