Невеста княжича - Властелина Богатова

Мирослав закрыл глаза, дёрнул плечом, вновь пытаясь порвать путы — не вышло. Вытянуть ноги, чтобы размять болевшие до ломоты колени, тоже не получалось — слишком тесно. Мирослав взглянул на татя, тот ещё стоял подле него.

— Развяжи ноги. С борта с завязанными руками уж точно не прыгну.

Брун хмыкнул, мотнул лысой головой, сверкнула серьга в его ухе. Отбросил кость в сторону, та гулко плюхнулась в воду, всплеск эхом отдался по пустынной округе. Отерев широкие ладони о кафтан, тяжело подступил и, схватившись за рукоять булата, выдернул его из-за пояса, подцепив верёвки, одним резким движением обрезал их. Те вяло осыпались на пол.

От притока крови ноги закололо иглами, и Мирослав, наконец, смог немного вытянуть их, возвращая себе чувствительность и подвижность, упираясь ступнями в сальные бочки. Развёл плечи, вновь подёргал руками, которые он перестал ощущать до самых локтей.

— Только смотри, дёрнешься, я тебя в колодки закую, — для пущей убедительности Брун смерил Мирослава угрожающим взглядом и отступил, присоединяясь к соплеменникам, кои стали спускаться по сходням.

Косившиеся на пленного тати, испуская грубые дикие смешки и шутки, прыгали за борт, в воду, направляясь к суше. Один из воинов, сжалившись, попытался всунуть в зубы пленного ковш с водой. Мирослав отвернулся, отринув подношение. Тогда ледяная вода брызнула ему лицо, вызвав тем самым приступ гогота.

Утро для них задалось весёлое.

Мирослав в солнечном свете наблюдал со своего места, как веренеги готовятся к отдыху — одни принялись собирать валежник, другие тут же сдирали кожу с зайца, высекали огонь. Разбив костёр на берегу, тати попадали на песок возле очага, вытягивая ноги.

Теперь пленный сидел меж бочек в полном одиночестве и спокойно себе мог оглядеться, быстро выискивая то, чем можно было перерезать верёвки. Но как бы не так: ушкуй покачнулся, и по сходням поднялся Брун.

Хитро сузились его глаза — тать сразу заподозрил неладное.

— Кажется, я предупреждал тебя, раб, вести себя тихо, — сказал он, поддевая остриём лезвия подбородок Мирослава.

Тот опустил глаза на широкий клинок и сразу поднял взгляд на душегуба.

— Ты не о том подумал, Брун. Сколько мы уже в пути? Мне нужно по нужде. Хочешь, чтобы я прямо тут… Мне-то всё равно, а вот вам ещё долго в пути быть. Перевяжи хотя бы руки. Или спусти мне штаны.

Брун недоверчиво ухмыльнулся, но лезвие всё же убрал. Рывком повернул пленного спиной, стал развязывать путы. Когда верёвки ослабли, Мирослав блаженно пошевелил задеревеневшими пальцами. Брун, не мешкая, дёрнул за плечо, чтобы поскорее развернуть пленного обратно.

Стиснув кулак, одним резким движением княжич ударил локтем татя в нос, повернулся. Голова Бруна резко откинулась назад, он издал вопль, призывая всех остальных воинов.

Мирослав, быстро перехватив из ослабшей руки веренега булат, полоснул по горлу душегуба, тот всхрапнул и рухнул навзничь, больше не произнеся ни звука. Тёмная лужа медленно растеклась по дну ушкуя. Мирослав потянул из ножен меч, отошёл на нос ладьи, ожидая появления душегубов.

— Брун! Что там у тебя?

Пока те возились внизу, Мирослав огляделся. И тут средь еловой зелёной пущи разглядел движение, а затем мелькнули серебром мечи.

«Нашли!» — взволновалось всё внутри.

Он повернулся к сходням. Шлепки по воде приближались, и вот показалась голова первого татя. Веренег не успел толком ничего и понять, как в грудь его воткнулся булат, который мгновение назад Мирослав крепко сжимал в руке.

Душегуб, обмякнув, свалился со сходней в реку.

— Пленный! Пленный освободился!!

— Раб освободился! — заорали тати внизу.

Поднялась толкотня. Взбежав всей толпой на ушкуй и увидев Бруна с перерезанным горлом, замешкались. Видать, тать этот занимал важное место в их разбойничий шайке. Сжимая крепко кто мечи, а кто ножи, противники таращились на пленного, но никто не спешил метать в него оружие.

— Живым берите, — зло процедил Бату, возвышаясь за ними.

Вождь явно не желал терять свою добычу. Так пусть достанет теперь.

Гребцы, не замечая подкрадывающейся опасности, один за другим стали спрыгивать на дно судна, окружая пленного, раскачивая ладью. Стоило бы потянуть время. Мирослав оглядел каждого. Корабельщики не имели брони, а потому достать их было легко, а вот с остальными воинами придётся повозиться. Перехватил меч, ловко крутанув его в воздухе, заодно и размяв запястье.

— Кто первый? — ухмыльнулся, готовясь к атаке.

— Сдавайся, — бросил раздражённо Бату. — Тебе всё равно не сбежать, — губы его скривились, однако голос показался напряжённым.

Даже несмотря на то, что Мирослав едва удерживал в ослабших руках меч, едва выхватывал помутневшим взором душегубов, вождь опасался за свою шкурку. И не напрасно. Из всех противников Мирославу нужен был только один — Хан-Бату.

Десять голов гребцов, пятеро воинов, один из которых убит. Постой! Мирослав замер. Так где же о… Не успел он подумать, как мгновенно на шею ему легла петля. Его резко рвануло назад. Упал на спину сильно, ударившись затылком о дно так, что потемнело в глазах, перебилось дыхание. Рядом с ним грохнулся меч. Мирослав протянул к нему руку, но на запястье опустился тяжёлый сапог, с силой впечатав руку в пол, раздавливая кости. Скривившись от боли, книжич согнулся, но не издал ни единого звука.

— Ты сделал себе только хуже, — прогремел голос Бату сверху. — Раб не умеет вести себя тихо и должен быть наказан.

Холодное лезвие коснулось его пальцев, слегка надавило — бурые капли потекли на доски.

— Эй, что это там! — дёрнулся один из гребцов.

Следом послышался шелест стрел, который невозможно было спутать ни с чем. Двое корабельщиков, что стояли крайними, выпятили грудь колесом, кувыркнулись и повалились в реку с пробитыми спинами.

— Быстро на вёсла!! — рявкнул Бату, хватаясь за верёвку, стягивая шею Мирослава.

Гребцы молниеносно попрыгали за вёсла. Ушкуй нехотя двинулся с места, отрываясь от дна. Всколыхнулась парусина. Течение подхватило быстроходную ладью и стремительно понесло прочь от берега.

Послышались всплески воды, несколько стрел вонзились в мачту. Вренеги, пригибаясь, с напором работали вёслами.

Мирослав наблюдал за всем этим и задыхался, но Хан-Бату и не думал ослаблять верёвку. Нащупав холодную сталь, пленный пальцами поддел рукоять, потянул к себе, пока та не скользнула, словно рыба, в его ладонь. Крепко ухватившись, он рванулся вниз и вверх, высвобождаясь из крепких тисков. Наотмашь, что было мочи, рубанул, но клинок, напоровшись на твёрдую сталь, гулко звякнул. В плечо стрельнула боль, но оружие Мирослав не выронил, отступил, чтобы ударить вновь. Меч снова столкнулся с препятствием.

Бату оскалился.