Лето Виктора Цоя - Юрий Айзеншпис

– Ну, мастер, поздравляю. Срок снижен на год и восемь месяцев. До звонка тебе осталось всего четыре месяца. Так что потихоньку сдавай дела на своих участках. И отдыхай.

Чем ближе «звонок», тем медленнее сменяются дни. Время бессовестно замедляет свой обычный ход. Последний месяц длится как три предыдущих, а последняя неделя – как предыдущие три месяца… Две-три недели ушло на введение в курс дела моего сменщика, а потом я просто отдыхал и загорал, благо лето уже полностью вступило в свои права. В принципе, зона не армия, здесь работают до последнего дня. Но меня в силу исключительности трудиться не заставляли, да и не пойду же я простым рабочим! А если по совести, то я ведь столько лет вкалывал даже по воскресеньям. Если бы эти дни сосчитать…

Кстати, работал я не за деньги или не ради желания выслужиться – скучно было!

В ночь перед освобождением я устроил небольшую пирушку для кентов и соседей по бараку, я заварил изрядно крепчайшего чифира и просто «купеческого» чайку и устроил проводы. Меня о чем-то просили, что-то я обещал, кому-то позвонить, например. Но лишних обязательств на себя не брал. А то, бывает, кто-то в возбуждении от предстоящего освобождения кричит: «Выхожу за ворота – и в магазин! Обязательно переброшу – чай, сгущенку…». Тогда обязательно кто-нибудь вставит ехидно:

– Каски-то надевать?

– Зачем?

– Чтобы консервными банками не убило.

Освобождающийся часто идеализирует предстоящую жизнь, это связано, конечно, с опьянением свободой, вольным воздухом.

Но я выходил на волю уже повторно и особых иллюзий не питал.

20.10.2003

В минувшую субботу на служебном входе в ДС» Юбилейный» со мной случился забавный случай: я забыл приклеить себе на свитер специальный бейдж, и охранник дворца спорта встал на пути у видного музыкального деятеля: «Вы куда?». Ну я, конечно, не звезда эстрады, чтобы меня в лицо знали, но я объяснил, кто я и что сильно спешу, а бейдж посеял. Не подействовало, а я возмутился и пригрозил наглецу увольнением. Тот угрозы не испугался, и тогда я попытался применить силу и начал толкать охранника. В конце концов вмешалась какая-то женщина из администрации, и меня пропустили. Уж не знаю, что я так разнервничался, формально охранник был прав. Вдобавок за несколько минут до моего прихода его сильно допек Леня – солист «Динамита». Этот Леня, напялив на башку капюшон, появившись у служебного входа, начал прикалываться: «А чей это концерт сегодня?».

– Иди отсюда, парень, – отреагировал охранник. И тоже долго не хотел пускать шутника. Кстати, несколько часов спустя разнузданный Леня на концерте такое вытворял… Он надувал на сцене презервативы, целовался с поклонницами. А когда ему из толпы швырнули чьи-то красные трусики, не придумал ничего лучше, как вытереть ими пот. Н-да, такие вот у меня проказники в группе собрались…

На следующее утро, 2 августа 1985 года, за мной приехали родители, цивильные вещи привезли, и я поехал с ними в Москву. Стояла прекрасная теплая погода, народу в столице оставалось немного, и я несколько дней просто с удовольствием бродил по улочкам города. Увы, остаться здесь жить я не имел права. Идиотское положение о паспортах требовало, чтобы для снятия судимости я достаточно долго жил и работал за 101-м километром. Под это положение попадало большинство отбывших наказание, попадало в замкнутый круг. Ведь у многих освобождающихся возникает колоссальный соблазн заехать домой, повидать детей, родителей. Через неделю появляется участковый, если гуманный, на первый раз просто предупреждает. Еще через неделю – подписка. Третья подписка – в суд и в зону строгого режима. Обычно освобождающегося спрашивает администрация колонии:

– Куда поедешь?

– Да вот туда бы или хотя бы…

– Нет, туда нельзя, туда тоже…

– Ну, давайте к дальним родственникам в Тьмутаракань и без дискуссий.

Затем связываются с наблюдательной комиссией, с органами опеки и выписывают документы в разрешенную глухомань. Приезжаешь – надо трудоустраиваться, уж куда примут. На хорошую работу не рассчитывай, сидевших обычно сторонятся, и в целом справедливо. Может, грузчиком возьмут или на скотобойню. А если нет, то за тунеядство могут и привлечь!

Да и деньги тоже надо где-то брать. В общем, живи и радуйся, что свободен, если сможешь!

За время моего отсутствия мать фиктивно разошлась с отцом, и все это ради решения жилищного вопроса, уж больно плохоньким было жилище на Дмитровской. Как участники войны, они обеспечивались отдельными квартирами, и отец к сорокалетию Победы уже успел получить однокомнатную на Фестивальной, а мама пребывала в состоянии ожидания. Ее квартира на Зеленоградской улице появилась в 1986 году, туда я и съехал от отца. Интересно, что если после первого срока я максимально рвался погулять, то сейчас фактически днями торчал дома, не хотелось никуда идти и ни с кем общаться. И где-то через неделю моей вольной жизни на Фестивальную нагрянули из милиции с проверкой. Я находился дома, открыл дверь и… получил первое и последнее предупреждение. Звучало весьма убедительно, и я поклялся участковому завтра же уехать за 101-й километр. Что и сделал.

Куда ехать, мне было абсолютно все равно, поэтому я выбрал город Александров – самый близкий из тех, где разрешалось жить. В душную электричку, набитую дачниками и запоздалыми грибниками, я уселся в весьма скверном настроении. Шел дождик, за окном мелькали унылые пейзажи родной страны и проносились незатейливые названия станций… Черт, как же все по-дурацки у меня в жизни складывается!

Проведя в пути положенные два или даже два с половиной часа, я оказался в весьма глухой провинции. Вроде вот центр города, а через два шага уже частный сектор – маленькие домишки с палисадниками и покосившимися заборами. Именно здесь я надумал снять временное жилье, здесь я и бродил, посматривая по сторонам. Для Александрова это типичная картина: многие освобождающиеся, имеющие денежные средства, стремятся прописаться и жить на съемной жилплощади, а не в какой-нибудь задрипаной общаге одного из местных заводов. Искал я недолго – на лавочке перед вполне милым домиком на завалинке сидела полная дама бальзаковского возраста и читала какую-то книжицу:

– Добрый день. Не подскажете ли, где здесь можно комнатку снять?

– А, только освободился? По какой сидел?

Да, мой интеллигентный вид ей все «рассказал», а валютная статья понравилась, дама неплохо разбиралась в тонкостях УК. И понимала, что с такой статьей соленья из погреба не воруют. Оказалось, что ее сын здесь же, в Александрове, отбывал небольшой срок на стройках народного хозяйства или, в просторечии, «на химии». Получалось, в чем-то родственная душа. Дама предложила жить у нее. В домике три большие комнаты, сени, кухонька, удобства, понятное дело, во дворе. Но летом все выглядело вполне мило: садик, беседка, высокий забор и игривая собачонка. Я выдал аванс-задаток и уехал в Москву, пообещав вернуться через неделю. Я действительно приехал, сходил в паспортный стол, заявил о себе в местном отделении милиции. Они запросили надзорные документы, и, пока шла переписка, меня никто не проверял, пожил два-три дня и уехал. Потом вернулся и пытался устроиться на работу. Условия труда на картонном заводе меня просто поразили, хуже, чем в любой зоне, два года – и на кладбище, и я отправился на местную деревообрабатывающую фабрику, а куда еще возьмут с двумя судимостями? Мой опыт в Мордовской зоне их заинтересовал. Я сказал, что приеду не сразу, на что услышал равнодушное: «Когда приедешь, тогда и приедешь».