Ассасины - Томас Гиффорд

Потом Элизабет приняла холодный душ и долго и безрадостно смотрела на свое отражение в зеркале. Ни капли макияжа, волосы мокрые, спутавшиеся, лицо осунулось, глаза смотрят скучно. Это лицо в зеркале напомнило ей о сестре Клэр, с которой она познакомилась на первом году обучения. Именно Клэр пригласила тогда представителя фирмы «Ревлон» проинструктировать «новобранцев», так Клэр называла их тогда, на тему «деликатного» применения косметики. «Ведь вы должны нести людям слово Божье, — говорила она им, — а разве можно это делать, если выглядишь сущим страшилищем?» Уроки представителя «Ревлон» пользовались бешеным успехом. В данный момент она, несомненно, выглядит сущим страшилищем, но ничего, через десять минут последствия тяжкого и долгого перелета будут замаскированы, и она будет готова предстать перед миром в должном образе и подобии.

* * *

Несколько часов спустя, после бурного и утомительного «вхождения в дело», решения почти всех накопившихся по журналу вопросов и проблем, Элизабет наконец оказалась в кабинете одна и устроила себе первый перерыв. Она выпила чашку остывшего кофе, отложила в сторону копию статьи, которую собралась править, и закрыла глаза. Весь день на уровне подсознания не давала покоя одна мысль. Сестра Элизабет пыталась вспомнить, как ей казалось, очень важную ремарку Вэл.

И вдруг она удивленно открыла глаза. Она услышала в комнате голос подруги. Через долю секунды поняла, что говорит сама с собой, нет, это не совсем правильно, она говорила с Вэл, и та ей отвечала... Элизабет хорошо помнила тот день. Как-то вечером они с Вэл сидели здесь же, у нее в кабинете, и ждали Локхарта. Он должен был заехать за ними и отвезти поужинать в один из его любимых модных ночных ресторанов, и Вэл была как-то особенно возбуждена, такое с ней иногда случалось. Элизабет спросила, что происходит, и тогда Вэл покачала головой, усмехнулась, сказала, что это тайна, которой она не может поделиться. Но желание поделиться так и распирало ее. За обедом Локхарт упомянул какого-то своего знакомого, этот человек недавно умер и имел отношение к Церкви. Черт, Элизабет никак не удавалось вспомнить его имя, кажется, ирландец?... А потом она встретилась взглядом с Вэл, буквально на секунду, и Вэл сказала: «Получается пятеро». И Локхарт вдруг перестал жевать и спросил: «Что?» И Вэл ответила: «Получается пятеро за год». И тогда Локхарт сказал что-то о том, что это никак не связано во времени и месте. И тут Вэл принялась смешно передразнивать Джильду Раднер из старой телепередачи «Субботняя ночная жизнь» и пропищала: «Не стоит придавать этому значения»...

Пятеро за год...

А потом вдруг на Элизабет навалилась страшная усталость, и проснулась она несколько часов спустя за рабочим столом. Поехала домой, рухнула в постель и проспала часов десять, не меньше.

* * *

Затем на несколько дней Элизабет вся ушла в работу.

Вернулась к своему обычному ритму, а это означало, что весь день она трудилась как проклятая, выкраивая всего шесть-семь часов для сна. Интервью, редакторские и производственные совещания, составление планов для типографии, редактирование статьи в последнюю минуту перед отправкой, умасливание переводчиков, чтобы остались поработать сверхурочно, пресс-конференции, визиты в штаб-квартиру Ордена на чай с разными важными людьми, обеды с делегациями из разных стран — от Африки до Лос-Анджелеса и Токио. Люди, паломники всех мастей, богатые и бедные, праведники и циники, альтруисты и скопидомы, неустанно съезжались в Вечный город, полные упований на свою Церковь, в надежде, что она поможет им излечиться, или же наполнить карманы, или навязать свою волю отросткам этого огромного, расползшегося по всему миру организма под названием римская Церковь. И Элизабет делала доклады, переводила, встречала и провожала этих гостей. И еще слушала, она никогда не уставала слушать.

А все вокруг, куда бы она ни пошла, говорили только об одном: о здоровье Папы. Журналисты даже соревновались между собой: кто точнее предскажет день и время смерти Папы. Интерес подогревали многочисленные слухи. Пронеслась весть, что состояние Папы резко изменилось, а вот в лучшую или худшую сторону, это зависело от источника информации. Что же касалось преемника, тут прогнозы колебались, подобно капризному столбику термометра. Фаворитами были Д'Амбрицци и Инделикато, но и у других кардиналов имелась поддержка. Короче, ясности никакой.

И еще здесь бурно обсуждали убийства сестры Валентины, Локхарта и Хеффернана в далекой Америке, где такие вещи случаются на каждом шагу. Но даже для Америки это было, пожалуй, уж слишком. Элизабет засыпали вопросами. Она увертывалась, как могла. Иногда притворялась, что не понимает, и просто отмалчивалась. Она никому не сказала о версии священника-убийцы, понимала, что в Риме делать это просто непозволительно. Пока здесь об этом не было произнесено ни слова, и она не собиралась становиться источником столь скандальной и непроверенной информации. Но мысли об этом не оставляли ее, и она порой просто задыхалась от желания поделиться хоть с кем-нибудь тем, что считала правдой.

Нет, ей решительно необходимо посоветоваться. А рядом нет Вэл... И еще хотелось понять, о каких пятерых за год шла тогда речь. Пять смертей за один год...

Страшно хотелось позвонить Бену, услышать его голос, извиниться перед ним. Она подходила к телефону, но потом решала, что не сейчас. Нет, она позвонит ему завтра. Завтра.

* * *

Сон приснился плохой, он сразу понял это. Сон мучил и жег, точно ужасная незаживающая рана, излечить которую невозможно, она останется с тобой на всю жизнь, навеки искалечит тебя, сделает полубезумным, бессильным.

За секунды до пробуждения, когда человек уже способен контролировать свое пробуждающееся сознание, Санданато вдруг увидел себя блуждающим в каком-то странном темном месте, впрочем, оно поджидало его почти каждую ночь. Иногда удавалось проскользнуть мимо. Иногда — нет. Он бесшумно переходил из комнаты в комнату, но за рядом дверей и арок, через которые он проходил, открывались не комнаты, а камеры с полом из раскаленного песка. Вокруг вздымались стены из медного цвета камня с выдолбленными в скалах тысячами ступеней, а сверху над головой пылал на фоне голубого неба раскаленный добела диск. И он чувствовал себя человеком, угодившим на дно отравленного колодца, выбраться из которого невозможно...

Во сне он всегда находился на дне этого колодца, не мог найти выхода, в отчаянии одиноко брел в темноте, и высоко над ним, яркое и недостижимое, посмеивалось небо. И еще во сне слабо попахивало ладаном, раскаленным песком и колючим кустарником, никогда не знавшим дождя. Во сне это было безымянное и всегда темное место живое и пульсирующее черной кровью, которая ручейками просачивалась сквозь трещины-раны в камнях.

А потом случалось нечто необъяснимое. Чудо.

Дно долины начинало дрожать под ногами, черная кровь кипела и пенилась, проступая сквозь каменные стены, и вдруг камни эти раздвигались перед ним, и он видел выход. Горы прорезала дорога, за ней открывалось огромное пространство, пустыня в весеннем цвету. А дальше, на горизонте, купаясь в лучах солнечного и лунного света одновременно, потому что это был сон, виднелся замок, такое безопасное и святое место...