Лаис Коринфская. Соблазнить неприступного - Елена Арсеньева

— Но тебе, посмевшей надеть на себя знак дочери Пана, мы не позволим попусту томиться плотской жаждой, — продолжал Оместер. — Как известно, нимфу Лотис спас от буйствующего плотью Приапа заревевший осел. Некоторые уверяют, что потом она отблагодарила его так, как женщина может отблагодарить своего спасителя. Ты надела знак Лотис — значит, ты уподобишься ей!

Послышался какой-то шум, и Лаис увидела, что в пещеру вталкивают здоровенного осла.

Так вот чей рев она слышала!

Осел упрямился, однако жрец, носивший имя Аргоса, подал ему пучок какой-то травы. Осел немедленно сжевал ее и закрыл глаза. Если морда животного вообще может выражать блаженство, то именно это выражение имела сейчас морда осла.

— Смотри! — вскричал Оместер, поворачивая осла боком, и Лаис испуганно вскрикнула, увидев, что детородный орган животного начинает увеличиваться.

— Ну да, — злорадно подтвердил Оместер, — это трава возбудила твоего будущего любовника так, что он готов обладать тобой до тех пор, пока ты дух не испустишь от его страсти! А девчонку мы увезем отсюда нетронутой и продадим за хорошие деньги — так же, как продали ее сестру. Эй, ты! — повернулся он в ту сторону, откуда доносился тихий, безнадежный плач Мелиссы. — Смотри внимательней и учись у этой шлюхи, как нужно вести себя с мужчиной. Тебе это пригодится у твоих новых хозяев!

Между тем Лаис в ужасе уставилась на возбужденного осла. Да она немедленно умрет, когда примет своим лоном этот ужасный орган длиной не меньше чем в два пуса[72]и толщиной чуть ли не с кулак!

От потрясения девушка была почти в обмороке и едва ощущала, как ее перевернули, поставили на колени, а потом мазнули между ног чем-то влажным, пахнущим остро и пряно. От этого запаха осел требовательно, жадно взревел.

— Принимай его, шлюха! Вот твой последний любовник! — заорал Оместер, и Лаис уже ощутила на своей обнаженной, похолодевшей, исцарапанной о камень спине частое дыхание возбужденного животного.

Она испустила пронзительный вопль, полный ужаса, и вдруг осел захрипел… Потом послышался гулкий звук, словно чье-то тяжелое тело упало на каменный пол пещеры; наперебой, яростно закричали что-то жрецы, раздался шум драки.

Внезапно чья-то рука с силой перевернула Лаис на спину, и она увидела, что над ней склоняется… Артемидор!

Двумя взмахами он перерезал веревки, стягивающие ее запястья и щиколотки, и крикнул:

— Беги!

Лаис не понимала, жива ли она еще и все это происходит на самом деле, или это ее первый сон на полях асфоделей. Однако тело, полное жажды жизни, встрепенулось и проворно задвигалось.

Девушка соскочила со своего ужасного ложа и, стремительно оглядевшись, успела увидеть, что Артемидор, почти обнаженный, в одной короткой кожаной набедренной повязке, и Мавсаний, в грязном, изодранном хитоне, с перевязанной головой, держа в руках нож, наступают на перепуганных жрецов, которые явно не привыкли противостоять такой ярости, а потому пятились куда-то в глубь пещеры. Лаис еще успела увидеть, что на камнях валяется осел с перерезанным горлом, — а потом кинулась в ту сторону, откуда доносились стоны Мелиссы.

Та лежала прямо среди обломков скал, связанная по рукам и ногам. Ее глаза были полны слез. Не тратя времени на то, чтобы развязывать веревки, девушка взвалила Мелиссу на плечо и, в запале не чувствуя ее веса, кинулась куда-то, сама не зная куда, в какой-то полутемный проход, но тут же ее окружили люди, и сам Неокл снял дочь с ее плеча.

Держа на руках Мелиссу, он торопливо коснулся губами лба Лаис, а потом, снова положив Мелиссу на пол, проворно перерезал ее веревки — и кинулся в гущу кипевшей в гроте драки. Он был не один, с ним были еще какие-то мужчины… Лаис узнала друзей Неокла, посещавших ее дом.

Исход этого боя был предрешен: жрецы, кто раненый, кто с перерезанным горлом, валялись на камнях, Оместера держали несколько человек, которых он пытался пугать именем Пана и Артемиды, но хороший бой и запах крови — лучшее средство для мужчин преодолеть долгий и мучительный страх, так что на его угрозы уже никто не обращал внимания.

Двое мужчин углубились в переходы пещеры и через минуту вернулись, крича, что там есть выход к морю, в удобную бухту.

— Ты была права! Они увозили девушек на кораблях! — сказал Неокл, подходя к Лаис и помогая подняться Мелиссе, однако Лаис его не слушала: она смотрела на Артемидора, который, прижимая руку к плечу, стоял на коленях в углу пещеры. Сквозь его пальцы сочилась струйка крови, а у его ног лежал Мавсаний.

В груди его торчал нож.

— Мавсаний! — в ужасе крикнул Артемидор.

— Я умираю, господин мой, — тихо сказал Мавсаний, и голос его был едва слышен сквозь запаленное дыхание разгоряченных боем мужчин и грозный рокот моря. — Какое счастье, что милосердные боги послали мне смерть не раба, а воина!

— Ты закрыл меня собой, ты спас мне жизнь, — твердил Артемидор, — ты не должен умереть! Мы перевяжем твою рану, мы позовем лекарей…

— Да ты и сам ранен! — ахнула Мелисса, подойдя к нему. — Позволь перевязать твое плечо, о мой спаситель!

Она потянулась к Артемидору с каким-то лоскутом, похоже, оторванным от ее собственного хитона, однако тот, не глядя, выхватил тряпку из ее рук и прижал к своему плечу, буркнув:

— Нож только чуть вспорол мне кожу, это никакая не рана. Но мой верный друг… Нужно унести его отсюда, да поскорей!

— Не тревожься обо мне, господин мой, — чуть приподнял руку Мавсаний. — Если вы поднимете меня, да еще если вытащите нож из моей груди, я немедленно умру. А я должен кое-что рассказать.

Мавсаний повел вокруг глазами и встретился взглядом с Лаис.

Побледневшие губы чуть дрогнули в улыбке:

— Ты здесь… Хорошо, это хорошо… Послушай меня, и пусть все, кто собрался здесь, дослушают до конца мои последние слова. Ведь это поможет оправдать тебя, госпожа, очистить твое имя от всех обвинений! На самом деле во всем виноват я…

Неокл, мигом понявший, о чем идет речь, знаком утихомирил удивленный ропот своих друзей. Теперь голос Мавсания звучал чуть более отчетливо.

— Что значит — ты во всем виноват? — дрожа от холода и волнения, спросила Лаис. — Не может быть, чтобы Гелиодору убил ты!

— О нет, я не убивал ее, руки мои чисты от ее крови! — Голова Мавсания слабо мотнулась по камням туда-сюда. — Но я сделал все, что мог, чтобы в ее смерти обвинили тебя, госпожа!

— Зачем?! — простонала Лаис, с трудом сдерживая слезы. — Почему?

— Потому что я возненавидел тебя.

— За что?!

— За то, что ты сделала с моим господином, — проговорил Мавсаний, и отзвуки ревности и ненависти пронзили его голос, как молнии пронзают небо во время грозы. — Я видел, что стало с ним после того, как он насладился твоими объятиями. Его любовь к статуе была ничем по сравнению со страстью, которая охватила его. Эрос не просто пронзил его стрелой — он пригвоздил его этой стрелой к тебе! Я проклинал себя, я хотел, чтобы все стало так, как было раньше, до того, как я по глупости вмешался в это и захотел помочь продлению рода Главков. И я решил убить тебя, а потом себя. Но я не мог придумать, как подстеречь тебя, как незаметно подобраться к тебе… Той ночью я не мог спать. Должно быть, вещие боги заставили меня выйти из усадьбы. Я бродил по закоулкам Лехея и вдруг услышал какую-то возню, шумное дыхание, смех… Я ничего не видел в темноте, но осторожно крался ближе. Наконец я замер, когда какой-то мужчина испуганно воскликнул: «Мне это не по нраву! Зачем, зачем вы убили ее?!»