Буря в полдень - Антанас Томасович Венцлова

дети пригласили меня в зал, украшенный бюстами писателей и портретами вождей. Здесь была и сцена. Крохотные девчушки танцевали литовские танцы, пели песни о зеленой руте[12], о кукушке, которая жалобно кукует, о сиротке. Старшие разыгрывали сценки на военные темы. Гитлеровский солдат, стоящий навытяжку перед своим офицером, жестоким, тупым, говорил, что теперь у него полтетки — так исхудала его тетя за войну… Зал хохотал. Ученик Валяускас читал свои стихи — о Литве, о родном Каунасе, о партизанской борьбе в литовских лесах, о Парижской Коммуне. Девчушки снова танцевали суктинис[13], потом пели удмуртские песни и танцевали удмуртские танцы. Дети уважали и любили край, который приютил их; некоторые уже говорили по-удмуртски.

В детдоме царил настоящий советский интернационализм. Все отлично ладили друг с другом. Интересовались тем, что происходит на фронте. Знали, что кровавый Гитлер погибнет и их порабощенная родина станет свободной. Все интересовались жизнью других эвакуированных литовцев, а в особенности литовскими соединениями Красной Армии. Переписывались с учениками других школ, с которыми познакомились в годы войны, со своими друзьями, живущими в Горьковской, Кировской областях, в Мордовии.

Я видел: дети, которых вывезли из Литвы совсем еще малышами, вернутся назад молодыми энергичными патриотами, закаленными в военные годы. Они станут достойными помощниками старших и так будут нужны потом. Они вернутся в родной край, чтобы жить свободно, трудиться на благо Литвы. И хотелось сказать спасибо братской республике, доброй Удмуртии, за эту бескорыстную помощь.

(Дебесский детдом дал нам после войны многих деятелей культуры, народного хозяйства. Здесь росли актриса Мария Растейкайте, журналист Витаутас Минётас, историк Миколас Бурокявичюс и другие.)

В Дебесах я ходил в военкомат, упрашивал не мобилизовывать директора детдома Стасиса Свидерскиса{133} — ведь он лично привез детей из Литвы, и они были очень к нему привязаны. Трудно было заменить сейчас Свидерскиса другим педагогом. Руководить детдомом в военных условиях не так просто, не каждый мог справиться с этой задачей. (Позднее здесь стал работать директором профессор Йонас Крищюнас, учителями — поэтесса Валерия Вальсюнене{134}, Изабеле Лаукайтите, Эугения Тауткайте{135} и другие). Вместе с наркомом просвещения я ходил и по другим местным учреждениям, от которых зависело снабжение детдома продуктами, топливом и одеждой. Всюду я встретил сочувствие, искреннее желание помочь… Это волновало меня.

Волновала и чуткость наркома просвещения Никифоровой. Она заботилась о детях нашей республики, как родная мать…

Находясь в Дебесах, мы узнали о только что подписанном соглашении между Великобританией и Советским Союзом. Я помню, только об этом мы и говорили — между собой и с детьми, — верили, что в 1942 году будет открыт второй фронт в Западной Европе и все мы, без всякого сомнения, еще в этом году окажемся среди своих, в Литве!

По-видимому, так казалось всем, потому что жители Дебес и Ижевска тоже поздравляли друг друга по случаю подписания договора…

В Ижевск мы вернулись на грузовике, почти таком же, на каком приехали сюда. Правда, этот портился еще чаще. Ночью мы грелись у костров, слушали шорох невидимых обитателей леса. Я смотрел на звезды, безмятежно сверкающие в небе, далекие и заплаканные звезды, и думал о Литве и родных, которые вдруг оказались гораздо ближе, чем за все время войны…

Приехав в Ижевск, я нашел телеграмму нашего Совета Народных Комиссаров, который сообщал, что 18 июня в Москве начинается сессия Верховного Совета СССР, первая в военное время. Я понял, что на сессию уже опоздал, и не торопясь вернулся поездом через Казань в Москву. В поезде люди тоже казались веселее…

САЛОМЕЯ И ПЯТРАС В МОСКВЕ

И в Москве стало веселей. В Постпредстве люди ожили — всем казалось, что близок конец войны. Никому не верилось, что в этом году наша страна снова окажется в смертельной опасности, что ей придется пережить величайшие испытания, что она похоронит сотни тысяч, а может и миллионы своих детей…

Нас ошеломила весть о судьбе Севастополя. Этот город-герой со славными военными традициями очень долго держался против немцев — примерно девять месяцев. В конце июля пали Новочеркасск и Ростов. Немцы устремились в плодородную Кубань и на Кавказ — поближе к нефтяным промыслам… Во второй половине августа уже были заняты кавказские курорты — Пятигорск, Ессентуки и Кисловодск. 23 августа немцы дошли до Волги севернее Сталинграда, а Гитлер отдал приказ взять этот легендарный город, освященный еще ореолом гражданской войны, до 25 августа… Началось одно из величайших сражений второй мировой войны — Сталинградская битва. Она длилась несколько месяцев на подступах к городу и в самом городе. Оружие всех видов участвовало в этой битве, которая своей яростностью, плотностью огня и жертвами походила на Верден первой мировой войны, но была наверняка еще более страшной и роковой… С обеих сторон сражались огромные армии, и никто не знал исхода этой битвы… Ежедневно мы слушали сводки по радио и читали газеты. Сообщения с фронтов были откровенными и суровыми; они показывали, что страна снова оказалась в смертельной опасности, не меньшей, чем в прошлом году под Москвой. Доморощенные «стратеги» из рядовых жителей Москвы обсуждали цели немцев и, пожалуй, не без основания, полагали, что немцы, взяв Сталинград, повернут на север и постараются окружить и захватить Москву.

Тон печати этим летом становился все более грозным. Многие газеты перепечатали «Науку ненависти» Михаила Шолохова — о невероятных мучениях советского воина в немецком плену. Невиданное значение получили ежедневные статьи Ильи Эренбурга в московских и тысячах фронтовых газет. «Если ты не убьешь немца, немец убьет тебя», — писал он в конце июня.

В газетах мы читали памфлеты и рассказы Алексея Толстого, стихи Алексея Суркова и Константина Симонова, которые вонзались в память и раздирали сердце. В театрах шли пьесы Симонова «Парень из нашего города» и «Русские люди». Особенно эта патриотическая пьеса, шедшая в филиале МХАТа, глубоко выражала чувства тех дней — любовь к Родине, ненависть к врагу и необходимость остановить его, не пропустить в глубь страны — на Кавказ, в Баку, в Сталинград… Вряд ли когда-либо за всю историю страны писательское слово было столь мощным, столь волнующим и потрясающим для миллионов людей, как в эти дни, когда над страной нависла страшная опасность.