Серый ангел - Марина Туровская

И тут мяукнула кошка. С меня слетел ступор, и в последний момент я оттолкнула Анну. Лёнчик попытался пнуть меня ногой, но я с размаху въехала кулаком ему в глаз. Лёнчик упал на пол.

Милиционеры смотрели на произошедшую сцену с большим интересом.

Анна нагнулась к Лёнчику, залепила ему кулаком в челюсть, взяла меня за руку и вытянула из комнаты милиции. Я напоследок оглянулась.

Лёнчик лежал на полу без сознания, на нем распластались три кошки, а старший из милиционеров, не обращая на нас внимания, деловито сел за стол.

— Будем писать протокол. Садитесь, ребята.

В зале ожидания в первом ряду кресел сидел Кирилл и смотрел, как мы с Анной идем ему навстречу. Он встал, сделал несколько резких шагов и обнял меня. Моя макушка оказалась на уровне его ключиц. Болотный голос проурчал: «Дождалась своего длинного счастья».

— Машка! Манюня. Машенька.

Я подняла глаза и увидела, что у Кирилла влажные от сдерживаемых слез глаза и покрасневший кончик носа.

— Ты не представляешь… так волновался за тебя… поедем отсюда быстрее.

Он обнял меня, и я разревелась, уткнувшись ему в грудь. Оказывается, полчаса назад мне было очень страшно, а я только сейчас поняла это… А Кирилл такой хороший, родной…

Я сладко всхлипывала в рыданиях, Кирилл прижимал меня все сильнее…

«Обалдеть! — очнулся оранжевый голосочек. — Милиция в двух шагах, сматываться надо, а они в любовь играть начинают».

Я оторвалась от Кирилла и погрозила сама себе пальцем.

— Срочно нужно делать ноги, пока менты не очухались. Бегом! Но шагом.

— Правильно. — Анна поправила футболку на груди. — Быстрее.

На привокзальной площади сияло солнце теплого позднего лета.

— Куда едем? — поинтересовался Кирилл, подходя к машине.

— В Москву, — ответила я. — Обещала Валерии Николаевне привезти Анну и сдать лично в ее руки. Погостим сутки в атмосфере благодарности и любви, а потом мотанем в Осташков.

— Я согласна. — Анна села за руль. — Сама поведу, а вы воркуйте на заднем сиденье.

Дети весь путь вели себя более-менее сносно. Бортпроводницы преувеличенно ласково сюсюкали с ними, а Жора, согласно инструкции, скармливал им то желтенькие, то розовые таблетки.

Когда его с детьми на одном из небольших аэродромов северной нефтяной области посадили на лучшие места местного самолета, он почувствовал некоторое беспокойство. Когда на конечном пункте четверо сержантов с почетом препроводили их до военного вертолета, штатскими пассажирами которого оказался только он с Таней и Сережей, Жора всерьез заволновался. А уж когда из окна вертолета он разглядел Зону с трехметровым бетонным забором, с типовыми охранными вышками и вертухаями внутри, ему очень, очень, очень, до стыдных соплей, захотелось домой.

На счастье, вертолет сел не на территорию внутри страшного забора, а в соседнем поселке, который тоже не очень походил на скромную деревеньку. Посадочный квадрат располагался между типовыми коттеджами и казармами.

Выйдя из вертолета, увидев военный «газик» и взвод военных, Жорик понял, насколько влип.

Их привезли в дом, над крыльцом которого красовалась табличка «Медпункт», рассадили по банкеткам, обитым коричневой клеенкой. Таня и Сережа сели близко друг к другу, доверчиво оглядываясь. Двое сержантов остались на крыльце, двое встали у дверей.

В приемную вышел подтянутый молодящийся мужчина в форме полковника, протянул Жоре руку.

— Полковник Лебедев. Лучше называть меня Геннадием. Рад, что доставили нам посылку от… Леонида Тавренного. Вам, Жора… кстати, как ваше полное имя?

— Георгий Владимирович.

— Так вот, Жора, детей я оставляю у себя, а ты можешь идти. В столовой о тебе знают, заказывай, не стесняйся. Затем можешь занимать целый дом, мы тебе ближе к фабрике-кухне подобрали. С работой потом разберемся.

— Понял. — Жора встал, одернул свитер. — А домой меня того… когда отправят?

— Какой «домой», Жора? — Геннадий аккуратно надевал медицинские перчатки, а Жора растерянно улыбался, слушая неожиданное сообщение, касающееся лично его. — Подучим тебя, пристроим в лабораторию, нам здоровые кадры нужны.

Двое сержантов у дверей подтянулись, сосредоточились на Жоре.

— Это что, не шутка? А мне Леонид…

— Забудь. Все, что он тебе наобещал и наплел, — забудь. Из Зоны Топь по своей воле не возвращаются, только по приказу. Иди, обедай.

Бойцы пропустили Жору, и он вышел на крыльцо, к которому подошли несколько человек. Все мужчины были в военной форме. Две женщины и два офицера тут же поднялись на крыльцо, осторожно обойдя Жору. Один из них задержался.

— Слышь, мужик, советую напиться. Мы тебе в столовке бутылку оставили. А вечером зайдем, познакомимся и пообщаемся. Сержант Тищенко, проводи товарища до столовой.

Сержант подхватил зашатавшегося Жору.

— Пойдем, курьер, котлетку сшамаем, водочкой запьем.

— Сначала водочку.

Аринай с Александром, Таня и Яков набились в приемную и уставились на детей.

Гена сидел за столом, заполнял медицинские формуляры новых пациентов. Толкотня друзей его не смущала.

— Чего встали? Академик будет только послезавтра, выкупает в Москве Лёнчика из больницы. Тогда и решим, что с детьми делать.

— Что решим? — прошептала Танька. — Вот же она сидит, солнышко мое. — Таня сделала два шага к банкетке с девочкой. — Тебя как зовут?

Девочка ладошкой вытерла слюну с губки.

— Танечка.

— Танечка. — Танька оглянулась на мужа, на Гену и, сдерживая слезы, тихо заголосила: — Рыбка моя ненаглядная, девочка моя сладкая. Ты знаешь, кто я?

Геннадий наблюдал за детьми, опасаясь истерики. Девочка встала и протянула вперед руку.

— Мама?..

Танька рванула вперед, легко смяв слабое сопротивление двух сержантов.

— Она знала, знала! — Обхватив девочку, Танька прижала ее к мощной груди. — Не отдам, сами ее выходим. Правда, Яша?

Яков скептически смотрел на новоявленную дочь.

— Да ты ее задушишь, поставь девочку на пол.

— Не-а, я ее до дома на руках донесу. Ты, Гена, к нам вечером заходи, а с Аристархом я сама разберусь. Хрен я ему дочку отдам. Рыбка моя, ты ведь согласна со мной в свой дом?

Танечка тихо плакала, уткнувшись в Танину грудь, и повторяла:

— Мама, мама, мама…

Яков отнесся к появлению дочери более спокойно, чем жена, но по-хозяйски погладил девочку по голове.

— Ее вымыть надо.