Двенадцать шагов фанданго - Крис Хаслэм

— Лев черпает силу от силы, — восторгался Альберто. — Два с половиной литра в газовую турбину, и все в порядке: езди хоть всю жизнь. — Несмотря на допрос, он все еще расхваливал свою езду. Мне хотелось поддержать его. Однако мой мучитель наклонился вперед, указывая на меня пальцем.

Когда умерла его любимая,

Он подумал, что просто постарел,

Уединился дома,

Со своими воспоминаниями и зеркалом,

В которое она смотрелась ясным днем.

Подобно скряге, хранящему в сундуке золото,

Он полагал, что сохранит все вчерашнее

В чистом зеркале нетронутым.

Для него прекратится течение времени.

Коп откинулся назад к стойке бара, держа руки ладонями вверх и улыбаясь.

— Антонио Мачадо. Кажется, умер во Франции от чахотки.

Он нахмурился, потер подбородок, имитируя забывчивость.

— Как называется эта поэма?

Я уперся взглядом в пол и попытался избавиться от головокружения. Как только прозвучала первая строка, желудок сжался. Моя нервная система попыталась сосредоточиться на вопросе.

— Она называется «Глаза», — процедил я. — Он забыл, как выглядят глаза жены.

Я хорошо знал, как выглядели глаза Луизы. Они были настолько темными, что трудно было определить, где заканчивается зрачок и начинается радужная оболочка. Белки усеивали крохотные черточки кровеносных сосудов, ресницы были длинными, густыми и черными. Солнце и дым расщепили трещинки кожи в уголках глаз, и часто темные, похожие на кровоподтеки тени покрывали ее нижние веки. В последний раз, когда я видел ее глаза, они больше не видели меня, хотя смотрели на меня. Мог ли забыть муж, как выглядят глаза жены? Я вздохнул. Дуэль продолжалась, мне еще предстояло сделать выстрел. Соперник выжидал.

Словами, что женщина шепчет,

Негоже мужчине хвалиться.

Пусть то, что случилось ночью,

Ночною тьмой и хранится.

Ее от реки уводил я —

В песчинках, в изнеможенье.

А ириса тонкие шпаги

С ветром вели сраженье.

Себя упрекнуть мне не в чем,

Я был и останусь цыганом.[32]

Я пожал плечами и взглянул на копа. Он все еще стоял рядом.

— Конечно, Лорка, — пробормотал я. — Умер в Гренаде. Кажется, от выстрела в задницу.

Коп изобразил на лице подобие улыбки.

— «Неверная жена», — произнес он. — Весьма интересно, учитывая ваше положение.

Я задержал дыхание и не возобновлял его, пока продолжался трепет в животе. Капли горячего пота обожгли губу. Этот щенок включил меня в состав героев своего короткого детективного фильма. Я заморгал и спросил, заикаясь, как маленькая виноватая тварь:

— Какое положение?

Короткое мгновение он пристально смотрел на меня.

— Подозреваю, что вы в положении неверного мужа. Разве я не прав?

Мне почти не потребовалось времени, чтобы понять, что он ошибается в своих подозрениях. Я улыбнулся, кивнул и, может, немного покраснел.

— Вам виднее, ведь вы полицейский, а я простой учитель, — сказал я.

— Мачадо не понимал одухотворенности, верно? — вздохнул Моралес. — Но Лорка, у него она жила в генах… Во всех странах смерть означает конец, — говорил он, — она приходит, и занавес закрывается. Но не в Испании. В Испании он поднимается… В Испании мертвец более жив, чем где-либо еще. То есть то, что ожидается в будущем, не так ли?

Кто я такой, чтобы возражать? Я глубокомысленно кивнул и заказал еще анисовой водки. Наливая мне очередной стакан, бармен производил в уме подсчет потребленной мной выпивки. Я закурил сигарету, затем предложил пачку Моралесу. Он взял одну сигарету и закурил ее зажигалкой Zippo с гравировкой эмблемы корпуса морской пехоты США.

— Объясните мне одну вещь в английском образовании, — спросил он, подождав, пока не вернется в бар его напарник.

— Там стоит его машина, отличная вещь, — сообщил большой коп. — Первоклассная.

Альберто любил водить полицейских вокруг своей машины, потому что страховался таким способом от обнаружения тайников. Воистину прискорбно, что такой отчаянный контрабандист с отвращением относился к наркотикам.

— В Англии, — начал Моралес, — у вас…

Его прервали шум едущей по гравию машины и скрип тормозов. Он заморгал и посмотрел выжидающе на дверь, за которой остановились два фургона. Их водители захлопывали дверцы и кричали друг на друга, не замечая в гневе обстановки.

— Французы? — спросил Моралес.

Я молчаливо кивнул, ибо мой язык прилип к горлу. Опрокинул в рот водку и придвинулся к копу.

Арапчонок вошел первым, отодвинул занавеску и позволил ей расправиться. Он тяжело опустился на стул за первым столиком, не глядя вокруг, не замечая полицейских и меня. Парень выглядел встревоженным и обескураженным. Поскольку за дверью продолжалась перебранка, он надул губы, покачал головой и закурил сигарету.

Занавеска с громким шелестом дернулась в сторону. Я вздрогнул.

— …Тогда убирайся назад в Шателе! — прорычал Жан-Марк. — Ты не… — Он заметил двух полицейских и улыбнулся, затем увидел меня. Его глаза расширились, а улыбка стала исчезать с лица, когда он поворачивал назад.

— Скандальные субъекты, верно? — пробурчал большой коп Моралесу, но, даже если бы испанцы говорили по-французски, они бы не услышали предостережения Жан-Марка.

— Что-то заставило их разругаться, — высказал догадку Моралес, кивая в ответ на ухмылку Бенуа.

— Ты слепой, что ли? — шикнул Бенуа на араба. Под ним заскрипел стул на плитах, когда он садился за столик.

Жан-Марк сел на свой стул и продемонстрировал всем любезную улыбку.

— Заткнись, черт возьми! — прорычал он с выражением лица, похожим на куклу чревовещателя. Качество ткани его дорогого костюма лишь усиливало впечатление его неопрятности. Щетина на осунувшемся лице, темные круги под налитыми кровью глазами, жирные, нечесаные волосы выдавали в нем городского джентльмена с криминальными корнями. Даже Бенуа с его бледно-желтым цветом лица выглядел благороднее, чем эта золотозубая крыса.

Арапчонок исподлобья смотрел на Бенуа. Тот бросил в ответ взгляд, предостерегающий юнца от попытки уйти. Копы старались не замечать их.

Жан-Марк поднял вверх три пальца.

— Кофе, пожалуйста, и коньяк.

Бармен поднял брови, метнув взгляд на гвардейцев.

— Коньяк?

Жан-Марк опустил руку.

— Не надо коньяк, мерси, только кофе.

Бенуа и араб продолжали смотреть друг на друга.