Повелители волков - Виталий Гладкий

— Ты готовишься, царь, вторгнуться в страну, где не найдешь ни вспаханного поля, ни населенного города, — начал Коес. — В блужданиях по этой стране твое войско ждут невзгоды, о которых даже помыслить пока невозможно. Я знаю, ты уверен в успехе похода. Это хорошо. А иначе и не нужно было его затевать. Но боги отличаются своенравным характером, и что им взбредет в голову, не может знать никто, даже ты, царь. Человек мыслит одно, а боги все переиначивают, да еще и посмеиваются при этом. Поэтому в походе все может случиться… — Тут Коес, заметив, что Дарий слегка поморщился и нетерпеливо взмахнул рукой, поторопился продолжить: — Это все мои домыслы, великий царь. И совет, который ты сейчас услышишь, не блещет новизной стратегического замысла и оригинальностью: подумай об обратном пути и не спеши разрушать переправу. Осторожность в любом деле не лишняя, а уж в том, что касается военных действий, тем более. Мне кажется, мой повелитель, что было бы благоразумнее сохранить мост под опекой тех, кто его строил.

Дарий какое-то время мрачно размышлял. Тираны Геллеспонта, а также Ионии, среди которых был и Мильтиад, бросали на Коеса злобные взгляды: кто тебя дернул за язык?! У царя есть свои советчики, не чета тебе, голодранцу.

Наконец Дарий шумно вздохнул и ответил:

— В твоем совете, Коес, есть рациональное зерно. По возвращении из похода ты получишь награду — за смелость суждений. Человек, приближенный к трону, должен не только упражнять свою спину в гибкости, но и мыслить по-государственному. Не исключено, что вовремя подсказанный царю умный совет поможет ему избежать большой опасности. Ведь одна голова (даже если это голова правителя) — это хорошо, а две — еще лучше. Что ж, так и решим: пусть переправа дожидается возвращения войска. Но с одним уточнением, — царь взял со стола золотой свисток, и в шатре раздалась заливистая трель. — Эй, кто там! Ко мне!

В шатер забежал сатапатиш Спарамиз, командир дежурных телохранителей, и застыл в низком поклоне.

— Принеси мне длинный ремень, — приказал царь. — Да побыстрей!

— Слушаюсь и повинуюсь! — прокаркал старый вояка и исчез.

Спустя короткое время он снова появился в шатре с чембуром в руках. Наверное, ничего более длинного поблизости не нашлось, и Спарамиз срезал ремень с уздечки лошади кого-то из «бессмертных».

— Счету обучен? — задал вопрос Дарий.

— Да, мой повелитель! — невозмутимо ответил Спарамиз.

Царь не спросил, насколько хорошо он знает счет, а ветеран и не подумал уточнить, хотя мог считать только до сотни. А больше ему и не нужно было. Пусть до тысячи считают те, кому положено по службе — тысяцкие-хазарапатиши.

— Завяжи на ремне шестьдесят узлов, — сказал царь. — Только постарайся вместить их все на этой длине!

Спарамиз исполнил приказание в точности, передал ремень с узлами царю и покинул шатер. Дарий вручил ремень с шестьюдесятью завязанными узлами правителю Милета, предводителю ионийцев Гистиею, и сказал:

— Начиная с того времени, когда я пойду на скифов, развязывай на ремне каждый день по одному узлу; если минует число дней, обозначенных узлами, и я не вернусь, плывите обратно на родину; но до той поры берегите и охраняйте мост. Как зеницу ока! Всё, вы свободны.

Греки вышли. Царь отхлебнул вина из чаши и подумал:

«Никто не должен знать, что возвращаться к Истру я даже не мыслю. После того как мне удастся заполучить Хварну, я вернусь домой кружным путем — обойду вокруг Ахшайны и подчиню все существующие там племена. А саи — или скифы, как их называет Коес и остальные греки — пусть считают, что переправа для меня — большая ценность. Неужели все мои военачальники думают, что я и впрямь из-за глупого каприза повел войско в поход, чтобы отомстить заморским саям за смерть Кира Великого и за их набеги на наши земли? Забавно…»

Дарий, запрокинув голову, громко и торжествующе рассмеялся. Пока все идет по плану. А по-иному и не должно быть.

Саураг сидел в полуземлянке пастуха-напарника Коудзая и делал лук. Старик отправился вместе с табуном на север; туда же ушли все женщины и дети. Едва степь просохла, начался большой исход скифов племени Иданфирса из поселения-зимовника. Уходили со всеми пожитками и стадами животных, оставляя лишь немного живности на прокорм воинам, а также запасных коней. Скифы могли мчаться на своих выносливых лошадках сутки напролет, ухитряясь спать на ходу. Но все равно лошади в конечном итоге уставали и сбавляли скорость, и тогда всадники пересаживались на заводных, которые несли на себе лишь запас продуктов, стрел и дротиков.

Подросток уже знал, что в степь идет беда — огромное войско персидского царя Дария. Едва уехали «повелители волков», так про себя Саураг называл своих спасителей, посольство джанийцев во главе с Озаром, воины племени стряхнули сонное состояние, навеянное зимним бездельем, и начали усиленно тренироваться, а также готовить своих боевых коней, что тоже было делом серьезным, ответственным и нелегким. Конь скифа был не только средством передвижения, но и верным боевым товарищем. Он исполнял разные команды, во время боя ему не нужен был повод, потому что конь повиновался как шенкелям, так и голосу наездника. А еще он сражался, как настоящий воин, — мог зашибить копытами пешего воина или искусать вражескую лошадь.

Юного пастуха тоже хотели отправить вместе с детьми, стариками и женщинами на север — ведь охранять стада кому-то нужно было. Но он горел страстным желанием стать полноправным дружинником царя Иданфирса. Конечно, Саураг даже мечтать не мог, чтобы его взяли в «железную» конницу, которой руководил сам царь. Он рвался в бой как никто другой. Подворачивался такой исключительный случай вырваться из унизительной бедности и бесславия, а он должен по своему малолетству нянчиться с детьми! И он рискнул.

В этот день стреляли все; Иданфирс заставил тренироваться даже знатных воинов. Стояла чудная весенняя погода, ярко сияло солнце, но все равно дул низовой ветерок, хоть и тихий, но очень коварный. Толпа скифов на стрельбище, которое организовали за валами поселения, на ровной площадке, была немаленькой. Саураг на своей лошади протиснулся в первые ряды и стал в очередь. Впрочем, и этот конек не принадлежал подростку; он был собственностью Иданфирса. Но во время войны все лошади становились общинными, и никто — даже сам царь — не имел права отказать полноправному скифу взять коня, который ему приглянулся. (Конечно, за исключением тех, что уже имели хозяев, и отборных скакунов, что паслись в царском табуне. Это были лошади, на которых могли претендовать только лучшие из лучших, в основном воины царской дружины; иногда дорогие скакуны выступали в качестве подарка особо отличившимся в боях.)

— А ты куда лезешь?! — вдруг раздался чей-то злой голос, когда распорядитель стрельбищ поднял свой бронзовый жезл, приглашая Саурага на позицию. — Убирайся отсюда, недоросль!

Мальчик оглянулся и увидел красное от гнева лицо Бастака. Он никак не мог забыть, как его обесчестил Озар, посол джанийцев, небрежно поймав стрелу, пущенную Бастаком, словно сонную муху. После этого случая он перенес ненависть, которую испытывал к джанийцам, и к Озару в частности, на Саурага, который случайно оказался проводником посольства джанийцев. Бастак никогда не упускал случай поизмываться над беззащитным подростком.