Я в свою ходил атаку… - Александр Трифонович Твардовский

Еду пораньше в редакцию. Глава без головки кажется более компактной и непринужденной. Кончать ее сегодня не хочется. Нужно будет переписать все сначала, конец сделать с ходу.

Говорит – как воду пьет.

–

– Перетерпим. – Перетрем…

7. XII Р.Т.

Запоздалое одинокое письмецо читателей:

«Дорогой наш поэт Александр Твардовский. Это письмо я пишу от всех наших бойцов. Сейчас тихо, немец не стреляет. Собрались мы в нашей землянке все до единого, что бывает редко. И вот в разговоре все перебрали и вспомнили Василия Теркина. Это очень хорошая книга, главное – правдивая. Все там правда. Наша солдатская жизнь описана боевая. Мы все вас очень и очень просим, если у вас есть эта книга, то, пожалуйста, пришлите нам. Мы вам скажем большое спасибо. Когда с нами будет жить Василий Теркин, то жизнь становится веселей и как-то легче. Не откажите нам, тов. Твардовский. Письмо это пишу под диктовку всей землянки.

Писал боец Г.М. Васильев.

Желаем вам доброго здоровья.

П/п 36446-А

Г.М. Васильев».

–

Завтра, кажется, еду в Москву, еду устроить дела, деньги, запастись кое-чем житейским и вернуться к работе. Чувствую, что придется действовать на два фронта: Теркин и Дом. Ни одна вещь меня не отпускает. Если будет идти дело так, как предполагается, т. е. если буду продвигаться с одним и другим – никакие внешние огорчения не сломят меня.

22. XII Р.Т. Москва

Уважаемый товарищ Маленков!

Я не смог дождаться у Вас приема, о котором просил, так как должен был уехать по месту службы.

Попытаюсь в коротких словах изложить суть вопроса, заставившего меня обратиться к Вам.

Четыре года я почти исключительно был занят работой над книгой «Василий Теркин», первые наброски которой сделаны еще во время войны в Финляндии. В 1942 г. я опубликовал главы первой части. Успех у читателя и в литературных кругах заставил меня отнестись к дальнейшей работе над книгой с особенной тщательностью и чувством ответственности.

Зимой 1942–[19]43 гг. я был вызван в ЦК товарищем Пузиным, который «не от своего имени», как он выразился, сообщил мне, что книгу мою решено выпустить большим тиражом (миллион для фронта по Военгизу, миллион для тыла по библиотеке «Правды»), и одновременно указал, опять же «не от своего имени», на ряд отдельных мест в первой части (опубликованной в «Знамени»), которые необходимо было исправить. Иные из этих немногочисленных замечаний были приняты мною безоговорочно, иные вызывали недоумение и возражения, об иных тов. Пузин говорил, что они не носят характера обязательности и высказаны как пожелания.

Так или иначе, я все эти замечания переписал для себя и в корректуре воениздатовского издания «Теркина» сделал соответствующие исправления или изъятия. И продолжал работу над второй частью.

Однако вскоре произошло нечто непонятное и никем не разъясненное мне до сих пор. На «Теркина» пала тень неизвестного, но столь авторитетного осуждения, что он был вдруг запрещен к передаче по радио, вычеркнут из плана издания в Воениздате, и журналы, обращаясь ко мне за стихами, стали просить «что-нибудь не из Теркина». Редактор фронтовой газеты, где я работаю и где Теркин печатался по мере написания новых глав, попросту сказал мне: «Кончай».

Понятно, окончить книгу независимо от собственного моего плана я не мог. Я продолжал работать, но печатать новые главы было все труднее. Не пересказываю всего дурного и обидного, что пришлось перетерпеть в этот период. Создалось в конце концов такое положение, что книгу мою будто бы не запрещают, но и не выпускают. В Воениздате, где книга лежит уже год в верстке, мне говорят: «Для нас было бы большою радостью издать эту книгу, если б мы могли это сделать». В Радиокомитете мне говорят: «Мы ждем, надеемся, что все разъяснится и мы получим возможность выпустить Д.Н. Орлова к микрофону с “Теркиным”». Гослитиздат, запланировавший издание Теркина скромным тиражом, из месяца в месяц откладывает и отодвигает его. В статьях, где в какой-либо связи упоминается Теркин, редакторы вычеркивают его. И никто толком ничего не знает. Ходят слухи о том, что такому-то она не понравилась, но мне приходилось слышать и обратное, т. е. что еще кому-то она очень понравилась. Не говорю о том, что это тяжело и унизительно для меня, но мне особенно горько то, что я ничего не могу ответить на многочисленные письма моих фронтовых читателей, письма, которые неизменно оканчиваются просьбой-вопросом: где можно целиком достать эту книгу.

Я обращаюсь к Вам, товарищ Маленков, после долгого и терпеливого раздумья. Я решил, что было бы неправильно с моей стороны продолжать молча переживать эту непонятную несправедливость к работе, которая успела приобрести некое общее значение. Я уверен, что книга моя полезна, что она должна быть издана. Я хочу и имею право знать, чем она нехороша, если есть о ней такое мнение. Я, наконец, автор, поэт, отдававший работе над этой книгой всю свою душу. Легко ли мне писать, когда то, что написано, не может в окончательном виде дойти туда, куда следует, т. е. к читателю? Все это я, может быть, лучше и подробнее изложил бы на словах, но суть дела ясна. Я прошу Вас, товарищ Маленков, уделить Теркину немного внимания. Либо все это прояснится и его наконец издадут, либо я по крайней мере буду знать масштабы несчастья, постигшего меня.

Письмо в сокращенной редакции было сдано мною в экспедицию ЦК ВКП(б) перед отъездом из Москвы числа 17–18-го.

23. XII

Отъезд из Москвы в «Красноармейку».

27. XII

А.Т. получил удостоверение Политуправления фронта о сдаче зачетов:

1. Тактика; 2. Материальная часть – по программе военной подготовки политсостава стрелковых частей.

31. XII

Встреча Нового года с сотрудниками «Красноармейской правды».

1944

1. I М.И. – А.Т. (с оказией) Москва —…

…Поздравляю тебя с Новым годом и желаю от всей души и со всею силою душевной, которая у меня сохранилась, успешного труда и еще раз труда.

Писать мне по правде не о чем. Перед праздниками почти не была дома (стояла в очередях, но что-то бестолково). Результаты были довольно скудные… даже твои папиросы пока не получила, хотя ходила на день иногда по два раза. Зато достала бутылку водки и бутылку мадеры. Водку отдала в счет долга, а мадеру мы пили под Новый год. Правда, это не была традиционная встреча, рюмки были подняты не в 12, а в 7 часов, но это обусловливалось возрастом моих дорогих гостей.

Прежде всего я их всех выкупала (несколько дней не было газа, и раньше сделать купанье