Багдадская встреча - Агата Кристи

Виктория вся ушла в свои мысли и даже вздрогнула виновато,когда, подняв глаза, встретила пристальный, внимательный взгляд Ричарда.

– Зачем вам нужно все это знать? – спросил он.

– Мне интересно.

– Больше вопросов нет?

Виктория спросила:

– Вы не знаете никого по имени Лефарж?

– Н-нет как будто бы. Это мужчина или женщина?

– Не знаю.

Она снова задумалась о Кросби. Кросби – Люцифер? Можно литут поставить знак равенства?

Вечером, когда Виктория простилась и ушла спать, Ричардсказал профессору Понсфуту Джонсу:

– Нельзя ли мне взглянуть на письмо Эмерсона? Я хочу знатьточно, что именно он пишет об этой девушке.

– Ну, конечно, мой друг, конечно. Оно тут где-то валяется.Помню, я делал записи на обороте. Он очень хорошо отзывается о Веронике, если яне ошибаюсь, пишет, что она с головой ушла в науку. По-моему, она милаядевушка, чрезвычайно милая. И какая мужественная – с полным спокойствиемотнеслась к пропаже своего багажа. Любая другая на ее месте стала бы требовать,чтобы ее завтра же отвезли на автомобиле в Багдад для пополнения гардероба. Аэта – молодчина. Кстати, при каких обстоятельствах, вы говорили, у нее пропалбагаж?

– Ее усыпили хлороформом, похитили и заперли в деревенскомдоме, – бесстрастно перечислил Ричард.

– Да-да, вспоминаю, как же. Вы мне рассказывали. Абсолютнонеправдоподобная история. Что-то она мне напоминает… но что?.. ах да, случай сЭлизабет Кэннинг. Помните, что она наплела после того, как пропадала целых двенедели? Совершенно концы с концами у нее не вязались. Что-то насчет цыган, еслия не путаю.

Притом она такая дурнушка, что заподозрить участие мужчины вее случае не было ни малейших оснований. А вот наша Виктория-Вероника – никакне запомню ее имя – удивительно миловидное создание. И тут наличие мужчинывполне вероятно.

– Она была бы еще миловиднее, если бы не красила волосы, –сухо сказал Ричард.

– Она красит волосы? Неужели? Смотрите-ка, вы, оказывается,разбираетесь в таких вещах.

– Так можно мне посмотреть письмо Эмерсона, сэр?

– Ну, разумеется, разумеется – я, правда, хоть убейте, непомню, куда его сунул, – но можете поискать где хотите: я сам заинтересован вего обнаружении из-за тех записей, что я сделал на обороте, – я еще зарисовалтам бусину из скрученной проволоки.

На следующий день только вернулись с обеда, как профессорПонсфут Джонс прямо крякнул от досады – потому что до его слуха донессяотдаленный стрекот едущего автомобиля. А вскоре можно было уже и глазамиразличить с вершины теля, как он приближается, петляя по пустыне.

– Посетители, – гневно произнес профессор. – Как раз в самыйнеподходящий момент. Только собрались крыть нитроцеллюлозой ту раскрашеннуюрозетку на северо-восточной стене! И обязательно должны были явиться какие-тоидиоты из Багдада, изволь поддерживать с ними светские разговоры и водить их повсем раскопам.

– А вот тут-то и можно воспользоваться услугами Виктории, –сказал Ричард. – Слышите, Виктория? Вам лично поручается провести экскурсию ибеседу.

– Но я могу что-нибудь не то сказать, – усомнилась Виктория.– Вы же знаете, я еще совсем плохо тут во всем разбираюсь.

– По-моему, вы многому научились, – любезно возразил Ричард.– Ваши давешние замечания касательно плоско-выпуклых кирпичей звучали прямо какдословные цитаты из учебника Делонгаза.

Виктория слегка побледнела и решила впредь осмотрительнейдемонстрировать эрудицию. Этот недоумевающий взгляд сквозь толстые стекла,иногда от него оторопь берет.

– Хорошо, я сделаю что смогу, – кротко согласилась она.

– Мы на вас взваливаем всю черную работу, – сказал Ричард.

Виктория очаровательно улыбнулась.

Она сама удивлялась тому, сколько всего успела сделать заэту неделю. Фильтруя воду сквозь слой ваты, она проявляла фотографическиепластинки при свете красного фонаря, в котором свечка в самый ответственныймомент норовила погаснуть. Столом ей служил ящик из-под оборудования, такойнизкий, что приходилось либо сгибаться в три погибели, либо становиться наколени; а сам темный чулан, как остроумно заметил Ричард, походил на тесноеузилище в средневековом замке. В следующем сезоне оснащение будет гораздолучше, заверил Викторию профессор Понсфут Джонс, но сейчас приходится вседеньги, до последнего пенни, пустить на плату рабочим – прежде всего нужнополучить результаты.

Корзинки, загруженные глиняными черепками, сначала смешилиее (что она, конечно, тщательно скрывала). Эти горы грубых обломков – кому онимогут быть нужны?

Но потом она научилась подбирать черепки с совпадающимикраями, склеивать их и аккуратно укладывать в коробки с песком. И ей сталоинтересно. Вскоре она уже различала черепки разных типов и очертаний. И началапонемногу задумываться над тем, что это были за сосуды свыше трех тысяч летназад и каким целям служили? Раскопки велись на участке с небольшими жилымидомишками, и Виктория представляла себе, как они выглядели, когда в них жилилюди, представляла себе этих людей, их нужды, занятия, их имущество, их надеждыи страхи. А поскольку воображение у нее было богатое, представить себе все этодля нее не составляло труда. Когда в стене обнаружили вмазанный горшочек и внем горсть золотых серег, она смотрела на него просто как зачарованная.

– Должно быть, приданое для дочери, – объяснил Ричард, глядяна нее с улыбкой.

Миски, наполненные зерном, золотые сережки, предназначенныев приданое, костяные иглы, ручные мельницы и ступки, фигурки, амулеты.Ежедневная жизнь простых, обыкновенных людей, обитавших здесь некогда, ихзаботы, их страхи и упования.

– Вот что меня и восхищает, – объясняла Виктория Ричарду. –Я ведь раньше думала, археология – это одни царские дворцы и усыпальницы,понимаете? Цари Вавилонские, – задумчиво повторила она. – А тут мне нравится, чтоэто все – про обыкновенных людей, ну вроде меня. У меня тоже есть СвятойАнтоний,[123] он помогает находить вещи, которые потерялись, и фарфороваясвинка, это счастливый талисман. И замечательная миска, чтобы замешивать тесто,изнутри голубая, а снаружи белая. Она треснула, но когда я купила новую,оказалось, что это совсем не то. И я могу понять, почему эти люди такстарательно заклеивали битумом свои любимые горшки и миски. В сущности, жизньвсюду одинаковая, правда? И тогда и теперь.