Мертвец - Эдуард Веркин

Я поинтересовался, почему это в смертники вербуют детей, хотя не сомневался, что и на этот вопрос у Вырвиглаза есть ответ.

Потому что смертником может служить или ребёнок, или карлик, — заявил он. — В боеголовке мало места, взрослый туда никак не влезет. А карлик влезет. Такое вот жабство. Меня тоже в смертники звали...

Страсть к перегибам — главный недостаток во всём Вырвиглазовом вранье. Он никогда не может удержаться в рамках, что мгновенно делает все его рассказы абсолютно неправдоподобными. Вот вроде бы врёт-врёт, и враньё такое вздорное, что даже начинаешь ему понемногу верить, и когда до полного доверия остаётся всего лишь один незначительный шаг, Вырвиглаз сообщает, что ему тоже предлагали завербоваться в смертники. Или что он сам видел. Снежного человека, летающую тарелку, чудовище, обитающее в провалах, — оно носилось по небу и пугало население своим пронзительным видом.

Конечно, смертникам круто жить, — мечтательно сказал он. — Им всё что хочешь дают. Хочешь мотоцикл — пожалуйста, хочешь с красавицами самыми главными пообщаться — да сколько угодно, ты герой. А какая жрачка? Икра, омары, блины из гусиной печенки, королевские ананасы... А в промежутках можно ездить в путешествия. Одного смертника в детстве здорово дразнили, так он взял и всех своих обидчиков отправил в Антарктиду...

А почему тебя не взяли? — остановил его я.

Что? Куда не взяли?

В смертники? Дефект какой?

А, это не меня не взяли, — отмахнулся он. — Это я к ним не пошёл. Они меня вообще умоляли. У меня показатели очень хорошие. Твёрдая рука, отличная реакция, стабильная психика. А ты говоришь — дефект. Да если бы я захотел, то давно уже жрал бы икру и... И вообще нормально жил бы.

А что же ты не захотел?

А на фиг мне это надо? — поморщился Вырвиглаз. — Обстановка международная напряжённая слишком, так что профессия рисковая. К тому же я, как ты знаешь, широкоплеч, а ракеты очень узкие...

Я чуть не хохотнул. Габариты у Вырвиглаза случились не очень богатырские, при должной сноровке его не то что в боеголовку, его в снаряд можно упаковать.

Вообще это тайна. — Вырвиглаз кинул в меня карандашом. — Из-за неё, может, не одного человека убили. Возможно, они за мной уже охотятся, так что будь осторожен...

Ага. Буду. Буду осторожен. Я буду очень осторожен.

Глава 17

Шкандаль

Прадедушку своего я не знал, потому что его убили на войне. Прабабушка давно умерла. А бабушка у меня замечательная. Ей шестьдесят лет, она работает на телевышке, моет полы, курит сигареты.

Дедушка мой неизвестен. Ну, во всяком случае, мой отец, конечно, что-нибудь по этому поводу знает.

Но не рассказывает. А бабушка рассказывает только то, что рассказывает. Что дедушка мой был мерзавцем, много пил, и она, глядя на это, вышвырнула его как дристливого дристёнка. Ну и, разумеется, он сдох в бичёвском вагончике, где-то в районе города Мирного, на алмазных приисках. А может, в Минусинске.

Бабушка у меня о-го-го! Берёт шестнадцатикилограммовую гирю и забрасывает её на гараж! Бодрая старушка, с активной жизненной позицией. Коммунистка. Когда из библиотеки выбрасывали сочинения Карла Маркса, она перетащила их к себе домой, я ей помогал. И сочинения Ленина, и сочинения Сталина, и другие милые её сердцу сочинения. А поскольку бабушка живёт в маленьком однокомнатном домике, то получилось так, что живёт она в буквальном смысле среди книг. И со стен на неё смотрят суровые классики диалектического материализма.

Бабушка сама суровая. Она же коммунистка, я уже сообщал. Только, в отличие от многих других бабушек, она не считает, что в советское время было хорошо. Она считает, что было плохо всегда. А хорошо станет только потом, в светлом будущем, когда наступит настоящий, стопроцентный коммунизм, в который бабушка верит.

Бабушка презирает всех неверующих. В смысле в коммунизм неверующих — в Бога бабушка сама не верит.

У неё вообще сложный характер. Она не любит слабаков. И всем говорит в лицо только правду. Даже мэру. В прошлом году в больнице отравилось девяносто человек, приехали столичные журналисты, и бабушка дала им интервью, хотя никакого отношения к больнице не имела. В интервью она сказала, что наш мэр «толстомордый засранец и коррупционер»... Ну и много ещё чего сказала, за что в наши дни по головке не гладят. Но бабушке ничего не сделали. Потому что в своё время бабушка Приняла Участие. Я это специально большими буквами пишу. Потому что, видимо, на самом деле было большое Участие.

Доподлинно известно, что бабушка в своё время училась в Москве, занималась английским языком и ещё чем-то, а после института куда-то исчезла на двенадцать лет, а потом вернулась в наш городишко и больше никогда из него не выезжала.

Это самые тёмные годы в биографии моей бабушки, где она находилась и чем занималась — совершенно неизвестно. Сама бабушка говорит, что работала на Севере, зарабатывала деньги на дом, да так ничего не заработала. И даже фотографии показывала, где она на Севере. На фотографиях, правда, ничего такого особо заполярного не видно, просто молодая бабушка стоит у стены, а вокруг снег и какие-то сосульки. Вообще так можно стоять где угодно.

А один раз вообще произошёл забавный случай.

Я пришёл к бабушке в гости. Вообще я к ней редко в гости хожу, бабушка этого не любит. В гости она приглашает только в том случае, если надо ей что-то дома поправить. Но если уж приглашает, то кормит хорошо и чаем угощает роскошным, причём вкусны не только печенье и варенье, но и сам чай. Я люблю к бабушке в гости ходить.

В тот раз у бабушки сломался забор.

Если у бабушки ломается какая мелочь, она сама её чинит. Топор, плита или розетка — это всё ей самой доступно. А забор — это уже не по нраву: слишком много досок, занудная слишком штука. А мне — терпимо. Я его быстренько починил и отправился в дом. Громко работал телевизор, в прихожей кипел самовар — бабушка, совсем как в кино, уважала только самовары, — на столе теснилось варенье, ломаная шоколадка в сухарнице и дорогие орехи в гранёном стакане. Я не стал терять времени, серьёзно приступил к чаепитию, оно не терпит суеты.

Бабушка сидела в комнате и глядела передачу про какие-то наши прошлые победы. По экрану гоняли танки, развевался звёздно-полосатый флаг, ещё молодой бородатый мужик грозил кулаком мировому империализму, — одним словом, какая-то скукотень. Я работал над чаем, налегая главным образом на орехи.

Ещё в передаче участвовали старые дядьки в форме и без, рассуждали о холодной войне и тайных операциях. Я смотрел вполглаза, орехи и шоколадка были гораздо интереснее отставных джеймсов бондов. И вдруг бабушка увидела одного человека в студии и рассмеялась. Она смеялась и хлопала себя по коленкам, будто не серьёзная передача, а анекдоты рассказывают.

Я забыл про чай, подошёл к бабушке, спросил, что тут смешного, но она вдруг принялась на меня кричать, а потом и вообще выгнала.