Одержимый - Питер Джеймс

Пауза затягивалась. Майкл посмотрел на часы. Оставалось десять минут.

– Я прочел в «Таймс», что умерла Глория Ламарк, – наконец сказал Дортмунд. – Актриса. Она была вашей пациенткой – как-то я вместе с ней сидел в приемной. Я помню ее по фильму «Два нуля» с Майклом Редгрейвом.

Майкл вскинул глаза. Во взгляде старика был упрек – или это ему только показалось? Он не втянет его в обсуждение смерти Глории Ламарк.

– Я сказал ей, что мне понравилось, как она играла в этом фильме, – продолжил Дортмунд. – Она обрадовалась. Актрис легко обрадовать. Достаточно потешить их самолюбие. Впрочем, я думаю, вы это и без меня знаете, доктор Теннент.

– Вы видели «Список Шиндлера»? – спросил Майкл.

Дортмунд отвел глаза. Майкл понимал, что это удар ниже пояса. Этот старик и так находился на грани сумасшествия, его пожирала вина за те зверства, которые он чинил во время войны. Но Майклу было все равно. Если этот полумертвый нацист решил поиграть с ним, пусть не думает, что нашел себе безответного противника.

Дортмунд не сказал ни слова до самого конца приема. Затем он взялся за полированный набалдашник своей трости, поднялся с дивана, бросил Майклу сухое «до свидания» и ушел, будто перешагнув через собственную тень.

Майкл сердито захлопнул папку и поставил ее в шкаф. «Сброшу Дортмунда коллегам», – подумал он. Он держал его у себя только потому, что интересовался им, хотел разобраться, что творилось в голове Дортмунда тогда, много лет назад, во время Второй мировой войны.

Рождается ли человек специально для совершения зла? Или рождается способным совершать его? Или что-то происходит с ним, пока он еще ребенок? Или это происходит уже во взрослом возрасте?

И что вообще есть зло? Почему мы не осуждаем христиан, убивших во имя веры во время Крестовых походов несметное количество мусульман, и осуждаем нацистов, убивавших евреев, цыган и калек?

Нужно ли находиться в здравом уме, чтобы быть по-настоящему злым? А если так, то каким нужно быть – сильным или слабым?

Он поднял трубку и набрал номер офиса Аманды. Ответила Лулу. Она только что звонила Аманде на домашний и мобильный, ее сестре, матери и Брайану – по-прежнему безрезультатно.

Сердце Майкла кровоточило, но голос оставался спокоен. Он сказал:

– Лулу, я звоню в полицию.

Полицейское отделение Брайтона находится на склоне крутого холма. С виду это обыкновенное офисное сооружение, каких много в любом городе. Стекло и бетон, запятнанные грязью и изъеденные солью, которую приносит дующий с Канала ветер. Это не шедевр архитектуры, но и не бревно в глазу города, хотя размеры его впечатляют. В Англии это второй по загруженности полицейский участок.

Высеченный над входом герб придает зданию властное величие. В этой части города живут разные люди. Некоторым из них не нравится ходить вдоль длинной стеклянной стены, за которой ничего не увидишь. Многие вообще предпочитают не появляться на этой улице.

Офис коронера Брайтона и Хоува располагается на первом этаже, из его окон открывается вид на автостоянку для сотрудников и спортивный зал.

Гленн Брэнсон находился сейчас в большой комнате без перегородок, в которой работали представители коронера. Он стоял перед столом Элеоноры Уиллоу, присутствовавшей на вскрытии Коры Барстридж.

– Так зачем, вы говорите, вам нужен ключ?

– Из Лос-Анджелеса скоро приезжает дочь Коры Барстридж. Я подумал, не надо ли там подчистить – удостовериться, что в квартире не осталось ничего, что расстроило бы ее, – солгал Гленн.

Элеонора Уиллоу вскинула брови.

– Хорошо, я дам вам ключ, если вы считаете это необходимым.

– Вы ведь не собираетесь посылать туда криминалистов?

– Нет, – сказала она. – Вам не придется беспокоиться об отпечатках пальцев. Патологоанатом вполне уверен в заключении. Мы просто ждем результатов анализов крови, мочи и жидкости, обнаруженной в желудке.

Элеонора Уиллоу встала из-за стола, открыла картотечный ящик и вынула оттуда коричневый конверт, на котором от руки было написано: «Кора Барстридж. Квартира 7, дом 93, Аделаида-Кресент, Хоув».

– Только верните мне лично в руки.

– Ну конечно.

Дверь, которую Гленн выбил во вторник, уже починили, и только царапины на ней свидетельствовали о том, что ей был причинен ущерб. Язычок замка легко отошел в сторону при повороте ключа, и Гленн бесшумно проскользнул внутрь, плотно закрыв за собой дверь. Он был рад, что его никто не видел.

Он не хотел, чтобы его отвлекали. Он хотел подумать. Ему нужен был стоп-кадр.

Он уже выяснил, насколько возможно, как проходил последний день жизни Коры – от миссис Уинстон, ее соседки, которая, похоже, не спускала с нее глаз. Утром Кора дала интервью местной газете под названием «Ивнинг Аргус». Чуть позже пришел фотограф. После интервью Кора отправилась за покупками. Она сказала миссис Уинстон, что хочет купить подарок своей маленькой внучке, которая живет с ее дочерью в Америке, – что-нибудь не очень тяжелое, что можно послать почтой. Миссис Уинстон посоветовала купить что-нибудь из одежды. В Рождество Кора собиралась к дочери. Она еще не видела внучки и очень ждала этой поездки. Она ни о чем другом и говорить не могла. Внучка еще маленькая, ей всего три месяца. Ее зовут Британи.

Кора Барстридж покинула квартиру около часу дня, и миссис Уинстон, которая в тот день навещала собственную дочь, больше ее не видела.

Гленн стоял и думал. Запах практически выветрился, остался только слабый намек на него. Хотя, возможно, это у него в голове.

Он попытался представить себя Корой Барстридж. Люди, составляющие психологический портрет преступника, называют это «влезть в шкуру». Он набросил на дверь дверную цепочку, которую также починили. Затем, еще «в шкуре» Коры Барстридж, прошел по коридору. Он устал. Он был рад получить награду Британской киноакадемии, но все же он устал от этого лондонского торжества, и больше того – в последние годы он сильно устал от жизни.

Он устал от старости, от безденежья, одиночества. Его будущее, словно ржавые рельсы, уходило в темный туннель.

Со стены, с афиши фильма «Время и семья Конвей», стоя плечом к плечу с молодым Лоуренсом Оливье, на него смотрел его гораздо более молодой вариант.

Прошлое. Оно ушло и никогда не вернется. Ты получил награду Британской киноакадемии за заслуги в области кинематографа, ты сказал свое слово и теперь должен тихо сидеть дома, не мозоля никому глаза. Если тебе повезет и твоя жизнь оборвется раньше, чем тебя все забудут, по тебе сослужат поминальную службу в какой-нибудь красивой лондонской церкви.

У него была награда Британской киноакадемии. Он вернулся домой и задумался о том, что денег остается все меньше и меньше – их уже не хватает даже на постоянную прислугу. Можно, конечно, уехать в Калифорнию к дочери, и потихоньку стареть в том городе, где тебя когда-то любили, и стать одним из тысяч проживающих там бывших знаменитостей.