Угольная крошка - Моника Кристенсен

Позднее пришло подтверждение, что товар благополучно доставлен на материк и сбыт, и этот факт лишь подтвердил его теорию. И все же Ларс Уве волновался. А ожидание в этой комнатушке – без окон, без какой-либо мебели, кроме стола посередине и пары металлических стульев, в полном неведении относительно того, зачем его вызвали, – все это только усиливало его беспокойство.

Когда пара сотрудников администрации наконец появилась, Андреассен протянул Ларсу Уве кофе, но это не сильно улучшило его настроение. Он так нервничал, что чуть не перевернул стаканчик, пролил несколько капель себе на штаны и сделал неуклюжую попытку их оттереть. Ларс Уве собирался высказать им свое недовольство. Но оба полисмена на другом конце стола были так серьезны, что ему не удалось выдавить из себя ни слова.

– Вам известно, почему вы здесь? – спросил Мелум.

– Нет, но… – он не знал, что еще сказать.

– Я предлагаю вам не юлить и выложить сразу все карты на стол, – заявил Андреассен.

– Карты на стол? Меня ни свет ни заря выдернули из постели, а теперь я должен сидеть здесь и играть в угадайку? Какие нафиг карты? – хорохорился Ларс Уве, хотя на самом деле ему от всего этого сделалось так плохо, будто он съел что-то несвежее. Желудок сжался, и к горлу подступила тошнота. – Можно, я закурю?

– Нет. Здесь запрещено курить, – холодно ответил Мелум.

– Ну, я… – ему показалось, что он стоит на цыпочках на краю трамплина. Что им рассказать? Как можно меньше, разумеется. Но как переключить их внимание на что-то другое?

– Думаю, вам лучше переговорить с Кристианом. Он об этом знает гораздо больше моего. Да, спросите еще вашего полисмена из Бергена, он же сам там был.

– Вы про Эрика Хансейда? – обескуражено уставился на него Андреассен.

– Да. Мы видели его.

Столичный следователь перевел взгляд на Андреассена:

– О чем это он?

И, повернувшись обратно к шахтеру:

– Какое отношение ко всему этому имеет Хансейд? Вы имеете в виду Централь канатной дороги?

Голос Ларса Уве сорвался в фальцет:

– Канатку? Она-то здесь при чем?..

Что это за дурдом? Они тут что, совсем с ума посходили?

– Но мы же никогда не прятали контрабанду в здании Централи!

На секунду в комнате воцарилось полное замешательство. Потом Мелум расхохотался. Постепенно к нему присоединился Андреассен. Ларс Уве тоже на всякий случай хохотнул, не спуская настороженных глаз с полицейских. Нужно быть начеку. Эти двое совершенно непредсказуемы.

– Пожалуй, нужно начать сначала, – наконец произнес Мелум и покачал головой, все еще посмеиваясь. – Мы хотели бы выяснить, знаете ли вы как друзья Стейнара Ульсена, где он мог спрятать дочь. Но вы, судя по всему, больше озабочены тем, как бы признаться в контрабанде, которой вы занимаетесь? Ну, ну. Тогда начнем с этого.

Но тут терпению Ларса Уве пришел конец. Он уставился на полицейских ошарашенным помутневшим взглядом дохлой рыбы. Его провели – заставили сказать то, чего говорить не следовало, к тому же гораздо больше властей его страшила ярость Кристиана. Рот шахтера с лязгом захлопнулся и не открылся даже, чтобы сделать глоток кофе. Отныне никакие вопросы, ни гневные, ни дружелюбные, не могли заставить его проронить хоть слово.

После часа бесплодных попыток они сделали перерыв.

– Он, очевидно, не в курсе вчерашнего пожара, – сказал Мелум. – И не знает, что Ульсен сильно обгорел и отправлен на материк. Но я ума не приложу, как использовать эту информацию, чтобы заставить его говорить. Что скажете? На мой взгляд, он не имеет никакого понятия, где может быть Элла Ульсен.

– Согласен. Его гораздо сильнее заботит, как бы не сболтнуть еще чего лишнего о контрабанде, – кивнул Андреассен. – Он до смерти боится своего приятеля.

Навстречу им по коридору шагал Люнд Хаген. Подойдя, он закрыл дверь в комнату для допросов и пригласил их в переговорную.

– У меня для вас сразу несколько известий, – шеф КРИПОСа тяжело опустился на один из множества стульев, окружавших круглый стол посреди комнаты. – Звонили из госпиталя в Тромсё. Стейнар Ульсен мертв. Сердце не выдержало.

Андреассен и Мелум ошеломленно уставились на него, не зная, что сказать.

– Не стойте, садитесь. Я связался с полицией Тромсё. Они-таки обнаружили Кристиана Эллингсена. В гостинице на севере острова. Прошлый вечер он провел в «Скарвене» и хорошенько набрался, так что пока они не могут его допросить. Они пришлют нам факс, как только переговорят с ним.

Люнд Хаген замолчал. Было явно еще что-то, чего ему не хотелось им говорить.

– С места пожара звонил Отто. Кажется, он нашел орудие, которым пробили бензобак. За пределами оцепления, в одном из мусорных контейнеров на заднем дворе кафе «Горняк».

Он сделал паузу, чтобы подчеркнуть серьезность сообщения:

– Ледоруб, короткой модификации. С черной рукояткой. На ней – инвентарный номер и логотип губернаторской службы.

Квартира в районе Лиа превратилась в своеобразное общежитие. Коллеги Туны Ульсен по детскому саду дежурили у нее посменно. За ночь в холодильнике появился апельсиновый сок неизвестной марки, на кухонном столе – коробка зеленого чая, а в прихожей – чужие тапочки. На диване лежали одеяло и подушка, укрытые синим пледом с белым медведем. Никто из пришедших не решался спать в комнате Эллы.

Пятничным вечером все собрались в гостиной и, как могли, пытались поддерживать присутствие духа. Оставаться один на один с мамой пропавшей девочки было невыносимо. Но губернатор заезжала несколько раз, чтобы рассказать о ходе поисков, и тогда казалось, на душе у всех становилось чуть светлее. По крайней мере что-то делалось. Анну Лизу много хвалили за внимательность и личное участие. Таким и должен быть губернатор. Что бы ни говорили злые языки, хорошо все-таки, что на эту должность выбрали женщину.

В ночь с пятницы на субботу Туне не стали сообщать о том, что случилось с ее мужем. Она спала в другой комнате, когда около одиннадцати позвонила губернатор и сообщила о случившемся. А утром Стейнара уже перевезли в окружную больницу в Тромсё. Они собрались с духом и рассказали ей обо всем. Услышав это, Туна, казалось, лишилась кислорода. Губы ее побледнели. Волосы прилипли ко лбу от выступивших на нем капель пота. Лицо приобрело цвет остывшей овсяной каши. «Бедный Стейнар» было все, что они от нее услышали. Она не упала в обморок. Не расплакалась. Несколько минут спустя Туна спокойным голосом попросила позвонить матери, вызвать ее на Шпицберген.

– Это выше моих сил. Но я не уеду отсюда, пока не найдут Эллу.

И хотя она не сказала об этом прямо, у них сложилось впечатление, что она уже не надеялась увидеть дочь в живых. Она готовилась к похоронам.

Но когда после часа позвонили из администрации и сообщили о смерти Стейнара, она упала и сжалась калачиком на полу.