Тысяча бумажных птиц - Тор Юдолл
Шрифт:
Интервал:
– И…
– Они умирали.
Но их хрупкие души не выходили из тел. Гарри просто сидел рядом с трупом в окружении криков и слез.
– Тогда чем от них отличался тот японец в мертензиях?
– Бог его знает. Я колотил его по груди, как идиот. С тобой было так же. Я пытался тебя спасти…
– Почему ты все еще здесь?
– Потому что я так решил.
Гарри замечает, что единственная пуговица, оставшаяся на его пиджаке, висит на нитке. Вот-вот оторвется.
Милли смотрит ему прямо в глаза.
– Я не хочу уходить из этого сада.
Да. В том-то и дело.
Мир вздыхает… или это лишь смутное ощущение; последний вздох перед тем, как наступит зима. Гарри глядит на осенние деревья в их умирающем великолепии – и вдруг видит вдалеке Джону. Он вспоминает, как радовался встречам с Одри, и неуверенно говорит:
– Он тебе машет.
Милли оглядывается через плечо. Потом нерешительно смотрит на Гарри, а когда тот кивает, сразу срывается с места и бежит к Джоне. Они идут прочь. Милли приходится прибавить шаг, чтобы не отставать. Гарри смотрит им вслед. Они углубляются в заросли медвежьего орешника, наслаждаясь осенними красками и ароматами, и Гарри вдруг понимает, что в его сердце есть место для сочувствия им всем: мертвым, живым, увядающей осени.
– Расскажи, с кем ты играла? Это твой папа?
– Ага.
Джона не разглядел его издалека, разглядел только кепку и яркий шарф. Он знает, что надо бы подойти к отцу девочки, поговорить, но Милли тянет его по Аллее пагоды. К тому же он слишком устал, чтобы изображать из себя ответственного взрослого. В мыслях полный сумбур. Он так и не смог разобраться, почему Хлоя не хочет детей. Она росла без отца, может, поэтому… Милли рассказывает ему о какой-то игре, в которой надо бегать наперегонки вокруг пагоды.
– Обегаешь ее три раза. Потом – три раза в другую сторону. Задом наперед.
Он вспоминает мгновение, когда слезы Хлои затронули что-то в глубинах его души, когда ее присутствие в его доме вдруг наполнилось смыслом. Но это было как гипс на месте перелома. Так глупо… Нелепо и глупо. Злясь на себя, Джона смотрит на Милли.
– Господи, ты вся дрожишь. – Он садится на корточки, берет ее руки и растирает, чтобы согреть. Она замерзла, из носа течет. – Что же ты не оделась теплее?
Она всегда ходит в одном и том же. Будь она его дочкой, все было бы иначе, думает Джона. Они смотрят друг другу в глаза, потом Милли шутливо дергает его за бороду, и Джона ревет, как рассерженный лев. Он хватает ее в охапку и поднимает над головой. Высоко-высоко, к самому небу. Она брыкается и смеется.
Милли в жизни не видела такого синего неба. Ее ноги болтаются среди ослепительной синевы; потом она смотрит вниз и видит, как какая-то женщина кладет цветы на скамейку неподалеку. Милли выскальзывает из рук Джоны и летит вниз – он успевает ее подхватить, но ее пятки все равно стукаются о бетонную дорожку, вдруг оказавшуюся так близко. Она скребет пальцами мягкую впадинку на сгибе локтя, не понимая, почему эта женщина вызывает в ней столько волнения.
Она как будто пустая, выжженная изнутри. Впалые щеки, печальный взгляд. Она в желтом пальто – цвета желтых нарциссов. С ней маленький мальчик, только недавно начавший ходить. Он что-то высматривает в траве – может быть, муравьев. Милли подходит ближе. В глазах женщины – неизбывная боль, словно она лишилась всего, во что верила раньше. И ничего не осталось, только атомы, разбросанные в пространстве, и несбывшиеся возможности.
Милли почти вспоминает… проблески жизни, тусклый свет вдалеке. Она чувствует, как к ее лбу прикасается мягкая сухая ладонь, слышит мелодию колыбельной, но память подводит. Эта женщина – незнакомка, и все-таки Милли откуда-то знает, что от нее пахнет цветами, кофе и свежей газетой. Знает, какую мелодию она напевает, когда после ужина моет посуду… красную пластмассовую кружку. На кружке была нарисована ромашка.
– Он так вырос, – бормочет Милли.
– Кто? Этот мальчик?
Плотное облако белизны. Джона заставляет ее высморкаться в салфетку.
– Так-то лучше.
Он внимательно смотрит на Милли, берет ее за руку и ведет прочь. Она послушно идет за ним, но оглядывается на каждом шагу.
Они с Джоной садятся под дубом. Милли никак не успокоится. Воспоминания ускользают – но все равно донимают ее, как приставучие хулиганы на детской площадке.
– Наверное, листья с нетерпением ждут осени, да?
– Но они же умрут.
– Они так долго сидели на одном месте, – шепчет Милли. – Им хочется полетать. Хоть немножко.
Они смотрят на листья, которые скоро уже полетят, но пока еще держатся за свои ветки.
– Не хотелось бы мне быть листом. Я боюсь высоты, – шутит Джона. – У тебя все хорошо?
– Я думала о фотографии, которую мне показывал папа. Там тетенька падает из окна.
– Правда?
– Да.
Она встает на скамейку, выпрямившись во весь рост. Руки раскинуты в стороны, как крылья самолета. Она смотрит вниз и, кажется, понимает, что чувствовала та женщина, летящая в воздухе. Она видит землю, которая близко, но все равно остается недосягаемой. Падение то ли растянуто в вечности, то ли застыло во времени. Она не там и не здесь – где-то между, – и этому нет конца. Есть только ветер, свистящий в ушах, и стремительно приближающаяся земля, и пара случайных свидетелей, чьи крики не смолкнут навеки.
* * *
Г.Б. 29.10.05. Секвойная роща
Когда человек умирает, он вспоминает все те разы, когда чьи-то губы касались его губ.
Недозволенные поцелуи,
небрежные поцелуи,
забытые или сорванные украдкой.
На автобусных остановках,
в прихожей,
в проходе между рядами.
Гарри рассеянно рисует цветы, размышляя о том, что может помнить Милли. Шершавый бабушкин поцелуй – из тех поцелуев, от которых детишки всегда норовят увильнуть? Или как она бегала, уворачиваясь от водящего в «салочках с поцелуем», и после игры ее ноги гудели, и она никак не могла отдышаться? Возможно, когда-нибудь она вспомнит невесомый поцелуй в лоб перед сном. Но сам Гарри, когда пришло его время, не увидел вообще ничего.
Он никогда не искал их специально; смерти, которые он наблюдал, были редки. Но в те последние мгновения, когда их взгляды встречались, Гарри видел, как перед мысленным взором уходящих людей проносится целая жизнь, состоящая из поцелуев. Робких или решительных. Содержащих в себе извинение или вопрос. Потом была девушка с тонкими бесцветными волосами. Молодая, лет двадцати с небольшим, она медленно угасала, моря себя голодом. В первый раз он увидел ее в садах, когда ее везли в инвалидной коляске. Словно почувствовав его пристальный взгляд, она подняла голову, и, посмотрев ей в глаза, Гарри понял, к чему она так отчаянно стремится: к чистоте бытия. Ей хотелось избавиться от телесного груза и обрести первозданную легкость, проникающую в самую суть вещей. Незамутненные помыслы: стать самим воздухом.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!