Любимая - Джил Грегори

– Почему ты пришла к такому выводу?

При виде озадаченного выражения на лице Коула Джулиана улыбнулась и, прижавшись к нему, чмокнула в шею. Ей было уютно и спокойно рядом с ним, как будто она знала его всю жизнь.

– Вечером, перед тем как я сбежала из «Двух дубов», тетя Катарина сказала мне, что, когда я выйду за Джона Брина, мне придется выполнять свой супружеский долг, и объяснила в очень туманных выражениях, страшно смутившись, чего мне ждать или, вернее, что меня ждет во время медового месяца.

– Серьезно?

– Да, и из ее слов получалось, что мне следует рассчитывать на самое худшее.

Мышцы Коула напряглись, когда он представил Джулиану в постели с другим мужчиной. Он обнял ее, словно в попытке защитить.

– А тебе было хорошо? – спросил он.

Черт, до чего же она мягкая! Ее тело состоит из соблазнительных выпуклостей и с каждой минутой все сильнее возбуждает его. Как же приятно, когда она рядом с ним!

Рассмеявшись, Джулиана высвободилась из его объятий и бросила на него кокетливый взгляд из-под пушистых ресниц, чем только сильнее разожгла тлевший в нем огонь.

– Что навело вас на эту мысль, мистер Роудон? – поддразнила она его.

Коул схватил ее за талию и повалил на себя.

– Кое-какие признаки, – с важным видом ответил он. От его лукавой улыбки Джулиана затрепетала, в ней вновь пробудилось желание. – Придется показать тебе, что я имею в виду.

– Это действительно необходимо? – осведомилась Джулиана, проведя ногой по его голени.

– Да, ангел мой, необходимо.

Они забыли об усталости. Они забыли о синяках и ранах, о сердечной боли, гораздо более сильной, чем боль от побоев. В объятиях другого каждый из них обрел то, к чему стремился.

Через час после рассвета, когда первые солнечные лучи позолотили краешек неба, они заснули, очищенные от тоски и страданий, уставшие, но счастливые как моряки, в тихой гавани нашедшие спасение от жестокого шторма.

Коул проснулся первым. Джулиана спала в его объятиях. Жизнь, размышлял он, отбирала у него все хорошее, о чем он мечтал или чем владел. Но Джулиана, со страхом думал он, это дар свыше, это сокровище, которому нет равных на земле.

Над «Двумя дубами» собирались грозовые облака. Джон Брин перечитал телеграмму, присланную из Платтсвилла.

– Шериф Люциус Дейн, – с презрением произнес он, похлопав листком по ладони. – Кажется, он спит и видит, как бы заполучить вознаграждение.

– Что ты сказал, дорогой? – промурлыкала из кровати Джет Ривз, новая танцовщица из салуна «Счастливчик».

Брин хмуро посмотрел на нее, сложил телеграмму и бросил ее на бюро времен Людовика XVI.

– Ничего. Просто разговаривал сам с собой – наверное, так на меня действует погода.

– Так на тебя подействовала эта телеграмма, сладкий мой. С тех пор как Барт принес ее, ты сам не свой: все время на взводе, все тебя раздражает. Наверное, мне нужно изобрести какой-то способ, чтобы успокоить тебя.

Успокоить? Брин давно забыл, что такое спокойствие. Он был взвинчен до предела – он не чувствовал себя так даже тогда, когда исчезла Джулиана Монтгомери. Невероятно, но за эти месяцы никто не напал на ее след. Ни охотники, ни его люди. С тех пор как она продала кобылу в Эмбер-Фоллз, она словно растворилась в воздухе. И вот наконец-то! Наконец пришла телеграмма.

Шериф Люциус Дейн – или кто он там еще – получит вознаграждение, если его сведения окажутся верными. И если он поможет поймать эту красивую сучку. Эту надутую золотоволосую дебютантку, которая с первого дня воротила от него нос. Никто за последние двенадцать лет не осмелился на такое!

В глубине души Брина мучило то, что его обвела вокруг пальца женщина – да нет, глупости, вовсе она его не обманула. Просто из-за нее ему пришлось немного изменить свои планы. Он вернет Джулиану Монтгомери, поклялся себе Брин, глядя на протянутые к нему руки Джет. Еще до конца месяца он уложит ее в свою постель, она окажется полностью в его власти, и условия будет диктовать он.

Утром, разразится гроза или нет, он отправится в Платтсвилл.

Будто бросая ему вызов, небо сотряс раскат грома, и на землю обрушились потоки воды.

– Сладенький мой, иди в постель. – Черные волосы Джет, благодаря которым она получила свое имя,[1]рассыпались по плечам, почти полностью скрывая огромную, обвисшую грудь. – Я знаю, как успокоить тебя, – криво улыбнувшись, пообещала она.

– Убирайся отсюда.

У Брина не хватало терпения на нее. Имя Джулианы Монтгомери в телеграмме – особенно после столь долгого отсутствия каких-либо известий о ней – всколыхнуло в нем прежние чувства. Он горел как в лихорадке.

– Мне надо подумать, – бросил он темноглазой Джет. Терпкий запах ее духов вызывал у него тошноту. – И мне нужно собрать вещи. Утром я уезжаю.

– Но сейчас еще рано – нет и восьми. Да и льет как из ведра. Ты же не можешь заставить меня добираться до города в такую погоду!

Брин стремительно приблизился к кровати и наотмашь ударил Джет по лицу. Она вскрикнула и повалилась на пол.

– Не смей указывать мне, что я могу или не могу, ты, дешевая шлюха! – Его голос звучал, как удар гонга. – Я сказал, убирайся! Немедленно. И если я позову тебя через час, ты прибежишь. Придешь пешком, если я велю. Ты слышишь?

Джет всхлипнула, на ее щеке расплылось огромное красное пятно, густо накрашенное лицо приобрело испуганное выражение. Брин схватил ее за руку и вытолкал из спальни, а потом швырнул ей вслед одежду.

Его сжигало нетерпение. Он по горло сыт и Джет, и ей подобными. Ему нужна только эта хрупкая чертовка, с ее высокомерием и изумрудными глазами, в которых можно утонуть. Брину до боли захотелось увидеть, как лицо Джулианы Монтгомери исказит тот же страх, что и лицо Джет. Ему захотелось уложить ее в свою постель и заставить ее делать то, что прикажет он.

И он уложит ее в свою постель – именно там ей и место. Если этот дурак Люциус Дейн не лжет, если он спьяну что-либо не напутал, она очень скоро окажется в его власти.

«Это видение или сон», – думала Джулиана. Она лежала в высокой траве рядом с Коулом и любовалась белым мустангом, который щипал траву вдоль берега речки и охранял своих кобыл.

– Он великолепен, – выдохнула она, не в силах отвести взгляд от белоснежного животного, казавшегося призраком в бледном утреннем свете.

Позади мустанга высилась Орлиная гора, а дальше, над порослью осины и кустарника, поднимались небольшие скальные выступы. Вдоль речки росли можжевельник и сосны.