Зимний сон - Кензо Китаката

Брат еще что-то проговорил. Как я ни пытался, не смог разбудить в себе чувств к этому человеку – словно он был не братом Койти Оситы, а совершенным незнакомцем. Он так пристально вглядывался мне в лицо, что я едва скрывал раздражение.

– Короче говоря, чем я занимаюсь, вас не касается. И нечего соваться в чужие дела.

– Мне только нужно забрать брата, поймите.

– Всяческих вам успехов.

– Ну скажите, где он. Ведь вы виделись. Я знаю, он хотел с вами встретиться, а этот что задумал – расшибется, а сделает.

Я пожал плечами и хотел было закрыть дверь, но непрошеный гость упорствовал.

– Скажите. Ему будет лучше.

– Знаете, он взрослый человек, имеет право решать.

– Вы же виделись, ведь так?

– Какая назойливость.

– Да, вынужденная. Полиция давно плюнула на все, а я руки опускать не собираюсь. Кроме меня, он никому не нужен.

Я снова попытался закрыть дверь. Молодой человек вцепился в дверь и тащил ее на себя. В конце концов я схватил его руку и отшвырнул от двери.

– Не нарывайтесь на грубость.

Но дверь я закрыть не успел: парень снова высвободил руку. Я будто одурел от злобы. В глазах потемнело. Знакомое чувство, промелькнула мысль. Я готов был взорваться и все-таки пытался себя сдерживать, а в ушах шумело, будто волны бились о скалы. Все как тогда…

Силы его оставили. Вдруг рука отцепилась.

Я услышал, как подъехала машина и остановилась перед хижиной. Белый «мерседес» – Нацуэ вернулась. Визитер изменился в лице.

– Я все равно его найду, – сказал он и отпустил дверь. Я вернулся в гостиную, сел на диван и стал ждать Нацуэ.

– У меня было дурное предчувствие, будто сердце тисками сжало. Я даже с курортной зоны выехать не успела, так и повернула назад. Кто это был?

– Посторонний.

– Коммивояжеры в такую глушь не забираются. Значит, полицейский?

– Нет.

Я растянулся на диване и закурил. Выдыхая дым, я размышлял о недавних воспоминаниях.

– Я решила еще остаться. В офис позвонила, сказала, отлучусь на пару-тройку дней. В крайнем случае могу снять номер в отеле.

– Да нет, оставайся, – сказал я и теперь только понял, что мне страшно. Я боялся себя и того неведомого, что еще может произойти.

На улице стемнело, стало зябко. В ясные ночи было холодно. Теперь, если еще небо тучами затянет, снова пойдет снег.

– Там, наверно, осталось что-нибудь съестное в холодильнике. Может, поесть приготовишь?

– Идет. Бывало и готовила, приходя с работы. На изыски я не мастерица, мой конек – что попроще.

Нацуэ засмеялась, с каким-то даже облегчением, что ли. Я молча направился в мастерскую.

Добавил к белому новый цвет: ультрамарин. Не стал сильно разносить его по полотну. Потом, той же кистью, черпнул зелени и тоже размазал, но не сильно. Отложил палитру и встал перед холстом.

Позвала Нацуэ.

В столовой был накрыт стол. Я так отвык от тарелок, они казались здесь неуместными, и даже немного растерялся.

– Ты надолго ко мне?

– Пока не знаю. Просто было дурное предчувствие. Пережду, а как отпустит – вернусь в Токио.

Я не сильно вникал, что там у нее за предчувствия, и спрашивать тоже не стал. Меня куда больше интересовали свои впечатления.

Мы с Нацуэ уселись за стол, друг напротив друга.

– В голове не укладывается, – проговорила она.

– О чем ты?

– Неужели человек, который пишет такие картины, еще и ест.

– Он ест, гадит и даже спит с женщинами. Он такой весь нормальный и приземленный – и вдруг такие картины… вот у тебя сердечко-то и бьется.

Если я отдамся на волю своим причудам, то буду рисовать такое, что никто, кроме меня, не поймет. Пока я не пересек эту грань, то и связь с миром не прервана.

Меню у нас было овощным. Наведываясь в магазин, я часто брал овощи, но, как правило, они оказывались в мусорной корзине.

– Когда закончишь белую картину?

– Может, хватит о живописи?

Тут были и тушеные баклажаны, и жаренный на сковородке сельдерей с чесноком. Ничего особенного, но все равно приятно – хоть какое-то разнообразие. Мне было по вкусу трехдневное рагу, но и теперь я тоже поел с аппетитом. Перекусив, я поднялся в мастерскую.

Встал перед мольбертом, окинул взглядом полотно. Кисть так и плясала от нетерпения. Я смешал на палитре краски. Вроде бы получился цвет, а с другой стороны – и не цвет вовсе, а будто голос. В голове роились мысли, а кисть танцевала по полотну. Как-то незаметно от белого не осталось и следа. Я потерял счет времени – для меня существовали только краски. Наконец отер пот со лба, медленно приходя в себя. Стояла глубокая ночь.

Нацуэ была в гостиной. Она сидела и ждала с напряженным лицом.

– Знаешь, я даже отсюда чувствовала, что происходит. Что-то такое невообразимое перехлестывало со второго этажа.

Вместо привычного махрового халата на Нацуэ был деловой костюм, в котором она приехала. Она попыталась выдавить из себя улыбку. Я закурил.

– Я хочу выпить.

Спиртное неплохо помогало прийти в себя после таких всплесков, хотя и не всегда. Сейчас мне очень надо было выпить.

Нацуэ принесла коньяку и два бокала. Я присел на корточки перед камином. В очаге плясали яркие языки пламени.

– Ночь такая тихая, – проговорил я.

– Снег выпал. Тут такой снегопад был, что собственной руки не увидишь.

Я мельком взглянул на окно, но так и не встал.

К дому подъехала машина. Я поднялся с дивана.

Нацуэ гостила у меня уже три дня. Она была сама не своя и постоянно чего-то боялась. Я недоуменно на все это смотрел, не находя логических оснований для подобных страхов.

Постояв перед картиной, я уже не хотел ни о чем думать. Лежал на диване, Нацуэ сидела рядом на расстоянии вытянутой руки.

– Что случилось?

– Это «ситроен». Я узнал по звуку.

Я встал у окна. «Ситроен» должен был навести меня на мысли об Акико, но вместо ее лица перед глазами предстал Осита. Брата его видно не было, но я чувствовал, что он где-то поблизости.

Снег растаял – лишь в тени тут и там белели остатки былой роскоши – кое-где на траве, на ветвях. Вот среди деревьев появился малиновый с черным силуэт «ситроена».

За рулем сидела Акико.