Кому нужна ревизия истории? Старые и новые споры о причинах Первой мировой войны - Миле Белаяц

Фишер продемонстрировал, что существовало стремление к мировому господству, обретение которого зависело от решения определенных задач, перечень которых менялся, хоть и не существенно, вместе с общей международной обстановкой (Imperium Germanicum). Историк вместе с Иммануилом Гайсом и другими своими сотрудниками указал на все действия, которые привели к считавшемуся единственно возможным «решению» и которые были продиктованы желанием не упустить шанс, представившийся после Сараевского покушения. Книга «Сговор элит» подтвердила, что главная цель внешней политики Германии оставалась неизменной с 1871 г. по 1945 г. Под влиянием этих научных достижений историкам-консерваторам пришлось несколько смягчить собственную позицию, сформулированную еще в межвоенное время. Людендорфу с близкими ему пангерманистами они стали приписывать большую часть ответственности, освободив от нее всех остальных. При этом параллельно некоторые профессоры, как, например, Андреас Хильгрубер (Andreas Hillgruber) и Вольфганг Момзен (Wolfgang Mommsen), начали вводить в оборот такие понятия, как «превентивная война», «подразумевающийся риск», «хаос поликратии» и т. п. 1980-е гг. продемонстрировали нежизнеспособность старого мифа, многие из идейных сторон которого обрели новую форму выражения. Сам Фишер никогда не уклонялся от полемики (борьбы), будучи убежденным, что прошлое имеет непосредственное отношение к современным немцам, их соседям, да и ко всему миру[352]. Как и профессор Кантровиц, он принял на себя многочисленные удары, нанесенные исподтишка. Так, министр иностранных дел Герхард Шрёдер, следуя совету старых консервативных историков, лишил Фишера средств, выделенных ему Институтом Гетте и предназначавшихся для оплаты транспортных расходов во время поездки с лекциями по американским университетам. Дуайен германской историографии Герхард Риттер (Gerhard Ritter) сравнил это турне с «национальной трагедией»[353].

По словам профессора Бергхана, после многолетней и малорезультативной дискуссии на тему ответственности за войну, в ходе которой германские историки возлагали вину то на Тройственное согласие, то на всех в равной степени, наконец-то произошел прорыв – появилась «контроверсия» Фишера, с которой согласилась значительная часть научных кругов, интересующихся непосредственными причинами войны. Основной ее тезис гласит: Европу в пропасть столкнули обитатели императорского дворца в Берлине. «Перед 1 августа эти люди вместе с ястребами в Вене целую неделю сознательно усугубляли кризис, хотя у них имелись все возможности для его разрешения». Опираясь на Бергхана, который, в свою очередь, соглашается с позицией Фишера и его последователей, мы можем констатировать, что в течение нескольких недель накануне войны в рейхе имел место судьбоносный конфликт между военными и гражданскими правящими кругами. Мольтке с единомышленниками не желал упускать возможность «разделаться с Антантой»[354]. Что касается его австро-венгерского коллеги Конрада, то он с 1 января 1913 г. по 1 июня 1914 г. 24 раза требовал начать войну с Сербией[355].

Со времени пребывания у власти социал-демократов в этом ключе стали писать и германские школьные учебники, за исключением тех, по которым преподают в Баварии.

Джеймс Джолл в своей получившей широкое распространение работе о причинах войны указывает на психологический фактор (“the mood of 1914”), имевший критическое значение для сползания Европы в хаос. При этом историк оговаривается, что на разные страны и общественные группы он оказывал неодинаковое воздействие, поддающееся только приблизительной оценке. Автор утверждает, что на каждом уровне присутствовала готовность пойти на риск и принять войну как средство решения многих политических, социальных и международных проблем. Джолл призывает к изучению менталитета европейских правителей и их подданных, «так как именно в этой области кроется ответ на вопрос о причине войны». При этом нельзя игнорировать такие категории, как «страх», «напряженность», «разочарованность», «надежды масс на то, что им станет лучше, легче, сытнее» и т. д.[356]Отметим, что то, о чем говорит Джолл, не новость для остальных исследователей, многие из которых указывают, что за массовым психозом стояли определенные силы, его вызывавшие и направлявшие в нужную для себя сторону. Средства массовой информации провоцировали военную истерию, которой власти предержащие «вынуждены были соответствовать». Одновременно газеты в Германии и других государствах замалчивали антивоенные демонстрации, ничуть не менее массовые. Демонизация противника, расистские лозунги, утверждения о существовании «высших» и «низших» ступеней цивилизованности, «естественных правах», «немецком культурном духе» и бездуховности славян – все перечисленное в совокупности и определяло джолловские «настроения 1914 г.», когда чаша весов колебалась между войной и миром.

Наряду с историографией, которая искала новые формы обработки и анализа источников, завоевывала и отстаивала собственные позиции в многолетней дискуссии, сегодня присутствуют и иные, менее научные литературные течения, которые, впрочем, в гораздо большей степени могут считаться отражением своего времени. Речь идет о работах, выполняющих, так сказать, политическую миссию. Историку, представляющему территорию бывшей Югославии, не могут не мозолить глаза популярно написанные книжки, напечатанные крупными мировыми издательствами и воспроизводящие риторику межвоенной (потерпевшей поражение) Европы. Вслед за «краткими историями» Боснии и Косово, которые политики раздавали журналистам и своим еще менее образованным сотрудникам, накануне столетия войны появились работы, «раскрывающие» долго скрывавшегося ее виновника – «сербский национализм», злоумышлявший разрушение обустроенной и цивилизованной империи, которая несла Балканам прогресс и стабильность. Вспомнили про «Начертание» Илии Гарашанина (1844) – провозвестника проекта «Великой Сербии», про склонность к убийствам монархов (1903, 1914 гг.) и т. д. Одним словом, обнаружен главный и единственный фактор нестабильности на Балканах, страдающий от врожденного «дефекта менталитета»[357].

Профессор Милорад Экмечич неоднократно разоблачал мифы, ставшие плодом межвоенных дискуссий о «военной ответственности» и воспринятые различными национальными и националистическими идеологиями. Один из таких мифов родился в результате поверхностной интерпретации «Начертания» Илии Гарашанина. Документ, имеющий выраженную международную подоплеку, редактировали государственные деятели, у которых были основания скрывать от Вены собственное намерение посотрудничать с хорватами. И тем не менее в 1930-е гг. в Германии и Австрии про него заговорили как про отправную точку «сербского проекта». Членов «Народной одбраны», действовавших в 1908–1914 гг., стали отождествлять с агентами Гарашанина, которые устанавливали контакты с лидерами югославян на местах. Следует признать, что сербские и югославские историки тоже апеллировали к «Начертанию», дабы продемонстрировать глубокие корни неизменного стремления югославян к построению общего государства[358]. Затерявшийся в гарашаниновских бумагах документ, про который не вспоминали до его обнаружения и публикации в 1906 г., стал трактоваться как обоснование не только сербского империализма (гегемонии), но и этнических чисток, произошедших в новейшее время. В 1940-е гг. подобные спекуляции, выходившие из-под пера ностальгирующих по австро-венгерским временам, пользовались особым спросом в так называемом Независимом государстве Хорватия. Сегодня в том же ключе пишут некоторые историки, причиной войны называющие сербский заговор и российские притязания[359].