Такая, блин, вечная молодость - Люся Лютикова

– Заходи.

Я словно попала в другой мир, в нормальнуюмосковскую квартиру. Это была детская. Если точнее, комната двух подростков.Двухъярусная кровать, два стола, шведская стенка. На столе стоит компьютер,разложены тетради и учебники. Создавалось впечатление, что дети вышли погулять,а через час вернутся домой и засядут за уроки.

– У вас есть дети?! – изумиласья.

– Были, – отозвалась тетяМаша. – Они погибли пять лет назад. Пять лет, один месяц и четырнадцатьдней.

Она взяла со стола фотографию: двое мальчишекулыбаются в объектив. Одному лет двенадцать, второму не больше семи. У младшегонет переднего зуба, и поэтому он смахивает на чертенка.

– Мой муж управлял автомобилем. Пошелна обгон. Лобовое столкновение. Дети умерли на месте.

Женщина говорила ровным, размереннымтоном. Казалось, для нее это привычное дело – показывать комнату мертвыхсыновей. Она как будто экскурсию проводила.

– А муж тоже умер?

– Лучше бы он умер. Сейчас сидит втюрьме, через год выйдет на свободу. Он не был их родным отцом, – добавилаона, как будто это что-то объясняло.

Тетя Маша в упор смотрела на меня имолчала. До меня неожиданно дошло: она ждет, что я буду ее жалеть. Жалеть иоправдывать ее нынешний образ жизни. У русских ведь вообще принято жалетьпьяных. Ну а если у человека случилось горе, так только последняя сволочь недаст ему благословение на попойку.

Теперь ясно, почему жильцы подъезда тактерпимо относятся к выходкам алкоголички. Еще бы, у женщины такое несчастье!Как-то даже бесчеловечно лезть к ней с претензиями по поводу зассанного лифта.

Я тоже человек жалостливый. Но проблема втом, что алкоголиков не переношу на дух. В этом смысле я похожа на российскиезаконы: преступление, совершенное в состоянии алкогольного опьянения,расценивается как более тяжкое.

– Вы знаете, – начала я, –Мария... а отчество ваше как?

– Алексеевна, – после небольшойзаминки ответила хозяйка.

– Так вот, Мария Алексеевна,безобразие вы творите! Сущее безобразие!

От изумления у тети Маши вытянулось лицо.А меня несло дальше:

– Мало того что привечаетедеклассированные элементы со всей округи! Загадили подъезд! В лифт невозможновойти! Но какой пример вы подаете окружающим детям? Они смотрят на вас и делаютвывод: ага, значит, в тяжелой жизненной ситуации можно опуститься, потерятьчеловеческий облик. А опускаться нельзя!

У меня мелькнула мысль: и чего япривязалась к человеку? Какое мое собачье дело? Но остановиться я не могла.

– Вы знаете, сколько такихмальчишек, – я кивнула на фотографию, – гниют сейчас по детскимдомам? Вы хоть представляете, в каких условиях они живут? Что там с ними творятвоспитатели и старшие дети? А ведь вы могли бы им помочь – одному ребенку илидвум. Оформить над ними опеку или патронат. Дать им шанс! Не сейчас, конечно, акогда вернетесь к нормальной жизни. Вот вы кто по профессии?

– Кондитер.

– Вот видите – кондитер! А развели вквартире антисанитарию! Совести у вас нет, вот что я вам скажу! Пропили вы своюсовесть!

Вся эта ситуация меня безумно расстроила.Тетю Машу было жаль до слез, что бы я сейчас ни кричала ей в лицо. У меня вдуше вообще все смешалось в одну кучу: и Алабама, и ее сын, который осталсясиротой, и тетя Маша, и ее погибшие дети, и детдомовские ребята. Всех быложалко, всем хотелось помочь, и никому помочь я не могла. Из глаз потокомхлынули слезы. Я смотрела на детские рисунки на стенах и рыдала. А тетя Машарыдала рядом со мной.

Я полезла в сумку за носовыми платками.Платки никак не находились, слезы застилали глаза. В расстроенных чувствах япросто вывалила содержимое сумки на пол. Пачка бумажных платков обнаружилась насамом дне кучи. Безостановочно всхлипывая, я принялась вытирать слезы исморкаться.

– Эту девушку я видела, – неожиданнозаявила тетя Маша.

В руке она держала фотографию, на которойбыли запечатлены школьные подружки Милена Немудряк и Света Рзаева. Я до сих порносила ее в сумке.

– Она приходила к Алле в деньубийства, – продолжила женщина. – Причем дважды: сначала искала еевечером, потом ближе к полуночи.

Я боялась спугнуть удачу.

– Вы имеете в виду эту симпатичнуюстройную девушку? – Я ткнула пальцем в Милену.

– Нет, вот эту, толстую.

– Неужели вы ее так хорошо запомнили?

– Запомнишь тут, – усмехнуласьтетя Маша, – когда она оскорбила меня последними словами. Мы с ней напервом этаже столкнулись. Это вечером было. А ночью я Виталика ждала, –она дернула головой в сторону комнаты, где спал мужчина, – на каждый шорохвыглядывала. Ну и увидела, как она в квартиру к Алле звонит. Когда Алла ейоткрыла, она что-то про собаку завела, я не очень расслышала. Ну и Алла еевпустила. А через час ее убили.

– А что про собаку?

– Да говорила вроде «Бобик, Бобик».

– А может, Бобрик?

– Да ведь собак Бобриками не кличут.

Это точно. Собак Бобриками не кличут. ЗатоБобрик – это фамилия продюсера Алабамы. Естественно, когда Рзаева сказала, чтоее прислал Игорь Бобрик, девушка впустила ее без вопросов.

– А милиции вы об этом рассказали?

– Какой милиции? – напрягласьтетя Маша.

– Ну, следователь, который вел делопо факту смерти Аллы, с вами разговаривал?

– Никто со мной не разговаривал. Да ия ни с кем не буду разговаривать. С тобой вот только.

Алкоголик Виталик выполз в коридор,очевидно, его разбудили мои вопли.

– Ты, девушка, не сердись, –миролюбиво сказал он. – Нервные клетки не восстанавливаются. И язва можетоткрыться.

Могу поспорить, что он из бывшихмедбратьев.

Я собрала свои вещи с пола и направилась квыходу. Перед дверью я обернулась к хозяйке и пробормотала:

– Вы меня простите, я тут несланевесть что.

– Я не обижаюсь, – отозваласьМария Алексеевна. – Ты еще молодая и глупая.

Увы, не такая уж молодая, думала я,спускаясь в вонючем лифте. Но ума действительно не набралась.

Я в радостном возбуждении неслась к метро.Ура, расследование сдвинулось с мертвой точки! Это уже не бабские сплетни, ареальный свидетель. Сейчас я помчусь на Петровку, расскажу все РуслануСупроткину – и пусть только попробует от меня отвертеться!

Но потом, пораскинув мозгами, я поняла:ничего не изменилось. Во-первых, тетя Маша как свидетель не внушает доверия. Япредставила себе ехидную улыбочку Руслана: