История амулета - Эдит Несбит

— Имогена! — закричала белокурая женщина, называя маленькую замарашку почти тем же самым именем, которое она привыкла носить в лондонских трущобах. — Моя Имогена!

То, что последовало далее, в русской театральной традиции принято называть «немой сценой». Маленькие обнаженные бритты окаменели в причудливых хороводных позах, их матери зависли в воздухе с поднятыми для всплеска руками, и даже четверо наших ко всему уже привычных приятелей приобрели некоторую статуеобразность. Единственным движущимся предметом во всем лесу была маленькая алмазная слезинка, катившаяся по щеке у Антеи.

— Мама! Это же моя мама! — закричала маленькая Имоджен-Имоген-Имогена и бросилась бежать через луг, отделявший деревню от леса. Женщина изо всех сил поспешала ей навстречу. На середине луга они сшиблись, как два боевых скакуна, и замерли в долгом и крепком объятии, сразу же став похожими на олицетворяющую материнство статую.

Через минуту к ним подоспели остальные женщины.

— Это моя Имогена! — кричала женщина. — Конечно же, это она! И вовсе ее не съели волки. Она вернулась ко мне, моя маленькая девочка! Расскажи же, моя дорогая, как тебе удалось убежать? Где ты была все это время? Кто кормил и одевал тебя?

— Ничегошеньки-то я не знаю, — находчиво ответила теперь уже окончательно и бесповоротно Имогена.

— Бедное дитя! — принялись вздыхать собравшиеся вокруг счастливой родительницы женщины. — Она потеряла рассудок от страха перед волками.

— Но меня-то ты узнаешь? — спросила белокурая женщина.

На что Имогена, обвив своими, прямо скажем, не очень чистыми руками белоснежную шею вновь найденной родительницы, сказала:

— Ну конечно же, мамочка! Тебя-то я даже в аду узнала бы.

— Что происходит? О чем они говорят? — вопрошал ничего не понимающий ученый джентльмен.

— Ты же сам хотел попасть туда, где этот несносный ребенок кому-нибудь бы понадобился, — ответил Псаммиад. — Ну вот, пожалуйста, девочка утверждает, что это ее мать.

— А что же мать?

— Разве и без слов не понятно? — раздраженно фыркнул все еще немного дувшийся на ученого Джимми Псаммиад.

— Но это что, действительно так? Я имею в виду, она действительно ее мать?

— Кто знает? — сказал Псаммиад. — Могу лишь сказать, что каждая из них идеально заполняет пустующее место в сердце другой. Разве этого не достаточно?

— О! — сказал ученый джентльмен. — На этот раз мне снится очень хороший сон. Как бы я хотел, чтобы бедная девочка могла остаться в нем навсегда!

Псаммиад немедленно раздулся и удовлетворил желание ученого джентльмена. Будущее Имогены было обеспечено отныне и на веки веков. Она нашла человека, который любил ее.

— О, если бы только все брошенные и бездомные дети… — начал было опять ученый джентльмен, но ему не дали договорить. Лучащаяся счастливой улыбкой белокурая женщина вышла вперед и обратилась к ним со следующими словами:

— Добро пожаловать, о чужеземцы! Я — здешняя королева. Моя дорогая девочка только что сказала мне, что вы ее друзья. Глядя на ваши добрые лица, я охотно этому верю. Хоть вы и носите самую странную одежду, которую я только видела в жизни, лица ваши открыты для меня. Девочка, конечно, околдована, и временами несет чушь, но насчет вас она говорит истинную правду. Так ли это, о чужеземцы?

Нужно ли говорить, что дети с готовностью подтвердили ее последнее предположение.

Жаль, что вы не можете представить себе и десятой доли всех почестей и подношений, какими осыпали наших четырех приятелей вкупе с ученым джентльменом древние бритты. А если бы вам хотя бы одним глазком удалось взглянуть на празднество, устроенное ими по поводу возвращения пропавшей Имогены, вы бы поняли, что в их племени дети имели реальную и весьма немалую ценность — не то что в Лондоне, где маленьких членов общества каждый встречный и поперечный имеет право шпынять, как ему вздумается, или, что еще хуже, отправлять в работные дома. Конечно, пир получился не таким роскошным, как в Вавилоне, но, с другой стороны, было гораздо больше душевной теплоты.

— Мне кажется, что ваши замысловатые игры каким-то образом оказывают на меня сильнейшее влияние, — сказал ученый джентльмен, обращаясь к Сирилу, Роберту, Антее и Джейн. — Никогда в жизни мне еще не снилось таких замечательных снов.

Этот разговор происходил гораздо позднее, когда их впятером оставили отдыхать на куче соломы под усыпанным большими яркими звездами небом, которое было моложе их почти на две тысячи лет.

Внезапно Сирил сказал:

— Что ж, все мы прекрасно провели время и заодно сделали доброе дело для Имоджен… то есть, Имогены. А теперь я предлагаю отправиться домой, пока не началась битва.

— Какая еще битва? — сонным голосом спросила Джейн.

— Вот дурында! С Юлием Цезарем, конечно! — просветил ее Сирил, как и подобает любящему старшему брату. — Я надеюсь, тебе не нужно напоминать о том, что на дворе стоит пятьдесят пятый год до Рождества Христова и что в любую минуту в соседнем лесу можно ожидать появления легионов Юлия Цезаря.

— А я-то думал, что тебе нравится Цезарь, — сказал Роберт.

— Еще как нравится! Но только когда он сидит себе спокойненько в учебниках по истории и не напускает на меня своих солдат со здоровенными мечами.

— Я думаю, что если бы мы встретились с Цезарем, нам бы удалось поладить с ним миром, — сказала Антея.

— Да уж, такого миротворца, как ты, Цезарь обязательно послушает! — сказал Роберт и разразился очень обидным смехом.

И тут, прежде чем кто-либо успел его остановить, ученый джентльмен мечтательно произнес:

— Хотел бы я, чтобы мы сейчас оказались лицом к лицу с Юлием Цезарем!

Что бы там ни подумал об ученом джентльмене Псаммиад, но в следующую секунду он послушно раздулся и выполнил его желание. А еще через секунду все шестеро, считая Песчаного Эльфа, стояли посреди лагеря Юлия Цезаря — как раз напротив его палатки. И лица, лицом к которому так страстно жаждал очутиться ученый джентльмен. Псаммиад, очевидно, решил по-своему истолковать некоторые неясности, которые Джи-джимми допустил в формулировке желания, потому что их больше не окружала посыпанная сверху звездами тьма, а, напротив, нежно обнимали желто-багровые лучи заката. Великий полководец сидел в походном кресле у своей палатки и неподвижно глядел поверх зеркальной глади пролива в сторону Британии (все пятеро англичан почему-то сразу же догадались, что это было именно так). На двух высоких шестах, установленных по бокам палатки, гордо простирали свои крылья два золотых орла, а ее расшитый золотом и пурпуром полог был украшен огромными буквами S.P.Q.R.[12]

Когда великий человек посмотрел на вновь прибывших, его августейший взор был так же холоден и незамутнен, как и воды великого в будущем морского пути, на которых он только что покоился. И хотя все пятеро самым невероятным образом соткались прямо у него на глазах из кристально-чистого, с легкой добавкой закатного желатина, воздуха, Цезарь не то чтобы не вздрогнул или, скажем, напрягся, а даже и ноздрей не повел. Он твердо и прямо смотрел им в глаза, как если бы они были гонцами, только что прибывшими с важными вестями. И когда часовые, бряцая доспехами и оружием, бросились к детям с явным намерением изрубить всех пятерых на куски, он остановил их величественным взмахом руки и повелительным тоном произнес: