Илья Муромец - Иван Кошкин

За кормой драккара покачивалась на течении малая лодочка-долбленка, ее подтянули к борту, и воин ловко спустился в нее, раскинув руки, чтобы сохранить равновесие. Отвязав веревку, он несколькими мощными гребками подогнал утлое суденышко к берегу, Илья, спешившись, ждал побратима у кромки воды. Лодка ткнулась в песок, и богатырь, Ухватив деревянный крюк на носу, втащил однодревку на сухое. Сигурд шагнул через борт, протягивая руки, и Муромец вдруг увидел, что варяг пришел на встречу безоружным — даже ножа с собой не взял! В эти злые времена, когда и брат ко брату спиной не повернется, норвежец приплыл к русскому без меча и доспеха, словно говоря: «С тобой мы прошли под землей и смешали кровь на копье, если таишь на меня зло — бей, но я тебя подлой мыслью не обижу». Илья крепко, по-русски, обнял побратима, отстранил — полная луна как раз вышла из-за тучи, и он смог разглядеть Сигурда как следует. Вроде всего четыре года не видел — ан изменился человек. Вместо молодого воеводы, что верховодил дружиной в пять кораблей, перед Муромцем стоял военачальник, успевший побывать во главе варяжской стражи греческого базилевса, а теперь вождь целого войска, подобный морским конунгам старых времен. Сигурду стукнуло тридцать два, он был высок и крепок — муж в расцвете сил, серые, как волны Гандвика, глаза смотрели зорко, а в соломенно-русой бороде предательская луна высветила серебро седины.

— Здравствуй, братко, — сказал Илья, чувствуя, что рот расплывается в радостной усмешке.

— Здравствуй, старший брат, — ответил Сигурд, улыбаясь в ответ. — И ты здравствуй, сын Слейпнира[75].

— Даже не внук, — мотнул головой Бурко. — Рад встрече, Сигурд Трорович.

Сигурд, хоть и жил долго на Руси, сохранил многие суеверия своих предков (впрочем, а кто тут без греха?) и говорящего коня считал и не зверем, и не человеком, а существом волшебным, если не вещим. Могучий скакун об этом помнил и, чтобы не смущать варяга, вскочил на обрыв, отговорившись желанием постоять на ветерке, где мух нет.

— Ну, Илья, что сказал Валдемар[76]? — спросил норвежец, выговаривая имя князя на свой лад. — Ты ведь от него приехал?

— Четыре года не виделись, а ты сразу о деле, — укорил побратима Илья.

— Мы оба живы и здоровы, а времени у нас мало, — по-варяжски деловито ответил Сигурд. — На том берегу светло от костров, печенеги собрали большое войско. Сколько вам осталось — день? Полдня? Конунгу нужны воины, и он послал тебя к нам.

— Не послал, — поправил богатырь, — попросил поехать с ним. А уж я ему предложил — пойду, мол, первым с побратимом поговорю.

— Он здесь? — быстро спросил варяг.

— Неподалеку, — кивнул Илья.

— Понятно, — кивнул Сигурд. — Так ему и впрямь нужны воины?

— Да.

— Сколько он готов заплатить?

Луна зашла за тучи, но Илья знал, что сейчас северянин сощурился, так, чтобы по глазам нельзя было угадать, о чем он думает. Как и все норманны, Сигурд, сын Трора, знал толк в воинском и морском деле, но и с купеческим был знаком не понаслышке и торговаться умел не хуже Дюка или Соловья Будимировича. Однако времени и впрямь оставалось мало, поэтому богатырь ответил коротко:

— Много. Сколько запросишь.

Это означало: «Проси и вчетверо — заплатит» Три тысячи варягов — не шутка, но и Муромец был не лыком шит и побратима своего знал хорошо: Сигурд не выдержит — начнет расспрашивать, с чего бы князь готов сыпать деньгами...

— Не помню за конунгом Валдемаром такой щедрости, — медленно сказал варяг.

Вроде и дурного ничего не делаешь, а все как-то нехорошо на сердце — хитрый норвежец думает, что старший брат прост и прям, ан невдомек ему, что и крестьянский сын может лисом обернуться.

— И я не помню, — коротко ответил Илья.

— Значит, дела у вас плохи.

Норвежец не спрашивал, он знал. Так могучий сом не спеша поднимается со дна, заслышав плеск жабьих лап, разевает рот — хватать глупую квакушу и не знает, что к той привязан острый крюк... Ничего не скрывая, Муромец рассказал — сколько сил собрал Калин, почему слабо русское войско, что киевские дружины и Застава до сих пор не откликнулись на зов о помощи, что печенегов — двое на одного русского.

— Вот как... — протянул Сигурд. — Ты знаешь, Илья, сын Эйвана, мне думается — конунг Валдемар растратил свою удачу.

— Видно, так, — кивнул Муромец.

— Многие ушли бы от такого конунга, — медленно, словно обдумывая каждое слово, продолжал варяг, — но ты ему служишь...

— Я — его дружинник, — ответил Илья. — Будь его удача с ним — ушел бы.

— Я понимаю, — Сигурд замолчал.

Выждав с полминуты, Илья спросил:

— А ты-то, Сигурд, сын Трора, — ты почему ушел от базилея? Или плата была мала?

— Нет, — варяг ответил не сразу, словно ему понадобилось усилие, чтобы отвлечься от своих дум. — Не в плате дело. Ты знаешь, почему именно мы охраняем базилея? Мы, и полк «Хатиера», что из степняков набирают? Мы чужие в Миклагарде, нам все равно, кто сидит на троне, — присягнув раз, получив серебро, мы служим ему.

— Ну так чем плохо-то? Или платил мало?

— Хорошо платил, — вздохнул Сигурд. — Но надоело быть чужим. Кое-кто из наших женился, осел там и все равно своим для ромеев не стал. Пока ты юн — важны только слава и серебро, но потом хочется... Хочется своего. Знаешь, как говорят: «Пусть мал твой дом — но он твой...»

— «...в нем ты хозяин», — закончил Илья урманскую поговорку. — А сам... Сам господином стать не хотел? Сесть где-нибудь, покняжить?

Варяг невесело рассмеялся:

— Времена морских конунгов прошли, Илья. Ныне правители крепко стерегут свои берега. Северные моря закрыл Канут Могучий, а у меня с ним... Ну, сам знаешь.

Муромец знал: мстя за оскорбление покойного отца, юный варяг зарубил королевского эрла на глазах у сотен людей, а затем спокойно сел на свои корабли, где уже поджидала его дружина отчаянных, как и сам Сигурд Трорович, людей, и отплыл в Гардарику[77]. Имущество и земли хозяйственный северянин распродал заранее. По пути ватага пограбила несколько Канутовых кораблей, навела ужас на куршское побережье, обобрала семь городков эстов и ливов, так, что драккары едва не тонули под тяжестью добычи. Но, дойдя до русских берегов, хитроумный Сигурд велел не то что села — скотину не трогать. Доспехи и оружие спрятали подальше и, черпая воду бортами, чинно приплыли в Ладогу, получили у княжьего тиуна грамотку на торговлю (в сорок гривен обошлась грамотка) и выгодно продали добычу в Новгороде. Дружина решила, что удача юного вождя велика, и не ошиблись ведь, северные коршуны! Великий конунг Валдемар был в ссоре с Канутом Могучим, потому без лишних слов принял Сигурда с воинами на службу, и варяги из обычных морских разбойников враз сделались конунговыми людьми. Платил Валдемар хорошо, добыча, случалось, тоже попадала немалая, кроме того, варяги часто сопровождали купеческие караваны в Персию и Царьград, не упуская возможности поторговать самим. Тогда и побратались молодой хёдвинг Сигурд, сын Трора, и голова русских богатырей — Илья Иванович. Муромцу нравился веселый варяг — и храбр, и умен, и поет хорошо, а главное — не было в Сигурде частой для северян привычки к зверству. Ни сам он, и никто другой в его дружине не устраивали пленным «кровавых орлов», вырезая их ребра наружу жутким подобием крыльев, не ловили на копье младенцев. Олаф-датчанин, что тоже служил Валдемару, посмеивался над мягкосердечным норвежцем, но Сигурд на это лишь молча поднимал бороду, показывая тяжелую шейную гривну[78]из чистого золота — конунгов дар молодому воеводе за храбрость. Олафу оставалось только скрипеть зубами — удача сына Трора была велика. Когда Валдемар бросил Илью в поруб, норвежец, сговорившись со своими воями, в одну ночь снялся и ушел в Царьград наниматься к базилевсу. Константину воины были нужны, а с зятем ромейский владыка был не то чтобы в ссоре, но и не в дружбе, так что Сигурда приняли без раздумий, и уже через два года он командовал варяжской дружиной, что охраняла самого императора!