Голод - Лина Нурдквист

тебя по-летнему загорелая. Я окликаю вас, чтобы вы знали – я иду и несу вам поесть, и тут вы поднимаете на меня глаза и радостно смеетесь все трое, и я тоже смеюсь, так что среди травы как будто звенят четыре колокольчика. Малышка встает и прыгает на двух ногах.

Малышка, малышка. Она стала моим утешением, а наш дом – моей крепостью, надежным пристанищем, где ласточки предупреждали о непогоде, нашей защитой от холода, ветра и дождя. Здесь мои дети, и вы есть друг у друга.

Но все это обошлось недешево.

Он пришел только через год, когда еловые побеги потемнели, и настало лето. В те дни в лесу потрескивало от жары. Ворона возилась со своими воронятами, а я со своими детьми. Они вертелись рядом со мной. Малышка бегала босиком, несколько кучерявых локонов выбились из прически, красные ленточки на косе летали и мотались в воздухе. Я как раз закончила полоть овощи на грядке. Ты, Руар, ушел искать дрова.

– Потом поешь.

Ты проголодался, и я знала, что у тебя подводит живот, но нам требовалось еще дров, чтобы пережить зиму, так что я отложила твой кусок хлеба на комод до твоего возвращения. Свет падал на дорожку, где малышка только что пыталась удержать равновесие и упала на спину в разгар неуклюжего пируэта. Она поднялась, покачнулась, отпрыгнула и снова упала, ударившись коленями и лбом о камни. Малышка зажмурилась, лицо ее исказилось, и она заорала в голос. Поднявшись, я начала отряхивать руки от земли, но торопиться мне не пришлось – Туне Амалия присела на корточки и стала осторожно дуть на коленки сестры. Они обнялись, сидя посреди двора. Веснушки на мордочках, почти невидимые растрепавшиеся волосы на ветру. И вот малышка снова улыбается.

В эту минуту заскрипела калитка. Помню этот звук, точно выстрел. Птицы взлетели из своих укрытий, выдав себя с головой. Землевладелец не поленился пройти всю дорогу до нашего дома. Человек с гладким лбом и бесцветными глазами – точно такой, каким я его запомнила, но сейчас он был какой-то странный. Глаза бегали. Он прошел через двор, сложив руки на груди, встал передо мной, переступая с ноги на ногу. Изо рта у него несло перегаром, он улыбнулся, протянул руку для приветствия, но вместо этого пощекотал мне запястье. Моя рука похолодела – пальцы у него были потные и липкие. Он уставился мне в глаза. Туне Амалия и малышка поднялись с травы и подошли ближе, глядя на меня и на только что пришедшего, улыбнулись ему. Он улыбнулся в ответ. Зубы у него были желто-коричневые от жевательного табака.

Потом он произнес те слова, и это прозвучало так, словно он говорил о какой-то ерунде – о картошке с колбасой. Сказал, что дровяной сарай, построенный Армудом, принадлежит ему. Ему принадлежат яблони, которые мы посадили, и грядки, которые я так долго удобряла компостом, чтобы лучше росли овощи. И сортир принадлежит ему.

– За все надо платить, – буркнул он. – Кто же станет откармливать свинью ради нее самой?

Каждое слово врезалось в меня, словно нож. Я понимала, о чем он – у меня на затылке волосы встали дыбом. Человека можно очистить, как лук, снимая слой за слоем. Если заниматься этим долго, начнешь плакать. Туне Амалия больше не улыбалась, она вся сжалась, стояла, прижав руки по швам. Не глядя ни на землевладельца, ни на меня, она смотрела сквозь меня на дыру в заборе за ягодными кустами.

– Бабы работают не очень, – продолжал мужчина с бесцветными глазами.

Его взгляд скользил по моему телу. На верхней губе у него выступил пот.

– Не так, как работал твой мужик, надо больше платить, вот и все, а иначе забирай своих сопляков и уезжай. Не заплатишь – заберу свою крышу сарая, крышу сортира и крышу дома. Но всегда можно договориться.

Слова вылетели из его рта, словно пепел, покрыли собой весь сад, приглушив зелень. Я увидела его бледные бегающие зрачки. Его рыбьи глаза ласкали меня. От его взгляда мне стало дурно, я уставилась в сухую землю у себя под ногами, и почувствовала, как страх сворачивается клубком в животе, будто змея. Через одежду он оценивал меня, как лошадь на базаре. Я плотнее закуталась в шаль.

– Ну?

Голос его звучал раздраженно.

– Нужна твоим соплякам крыша над головой?

Его слова как будто содрали с меня кожу, обожгли до самого мяса. Я вспомнила то голодное лето, на грани между жизнью и смертью.

– Да, – выдавила я из себя. Голос едва повиновался мне.

Капкан захлопнулся у меня на груди, вонзив мне в плоть свои стальные зубы. В глазах защипало, я сглотнула слезы – снова и снова. Туне Амалия не смотрела на меня, когда я попросила ее присмотреть за малышкой и не заходить в дом.

Я зашла в дом впереди него, словно бы пригласила его войти. Когда я услышала, как он закрывает дверь изнутри, мне захотелось бежать прочь, пролезть через мышиную норку в углу, позади моих зеленых стульев. Кажется, целую вечность я простояла так – он встал между мною и моими детьми там, снаружи. Внутри у меня все сжалось. За окном я видела зелень, полосу жизни и красок солнца, пробивавшуюся в дом, но до меня она не могла дотянуться.

В ушах грохотало мое собственное сердцебиение. В голове эхом отдавалось тикание напольных часов, но в доме часов не было. Только слабый свет – а под ребрами ощущение глины, слепившей все в один ком. Но тут он схватил меня за плечо и заставил повернуться к нему, так что его глаза могли шарить по моему телу. Землевладелец часто дышал, мне в лицо ударил запах перегара вперемешку с недавно принятым. Его рука легла мне на блузку.

Я должна сказать себе, что спасаю нас всех, иначе мое тело рассыпется на части, превратившись в кучу одежды, мяса и кожи. Сверху в этой куче будет лежать сердце, медленно пульсирующее без крови, как рыба, задыхающаяся в ведре без воды.

Землевладелец увидел, как страх пробежал у меня по коже, когда я попятилась. От этого в его глазах зажегся нехороший огонек.

– Не пытайся изображать кисейную барышню, ты, норвежская шлюха. Ты тоже по земле ногами ходишь.

И он толкнул меня на пол, крепко держа, как в ловушке. Он валял меня по одеялам Армуда, возился с моей одеждой, дыша мне в лицо своим отвратительным дыханием. Сдавливал мое тело, кусал меня, рвал ткани и тело, пока я не оказалась